Сирокко меняет цвет снега
Шрифт:
Но как жить в этом чужом городе? Куда я могу здесь устроиться на работу? Кто будет оплачивать все мои расходы? Переехать в Москву? Да кому я там нужен без русского!
Мне не хватало мужества ни на то, чтобы вернуться на родину, ни на то, чтобы остаться в Берлине. Я разрывался на части, которые едва ли можно было собрать воедино.
– Любой может выжить в Берлине. Ну кроме такого закоренелого баварца, как я, – пошутил Лехнер и, сам того не подозревая, решил мою судьбу.
– Я не выбирал Берлин.
– Вы, господин Погодин, в этом не одиноки. – Лехнер сделал паузу и посмотрел на меня. Он часто так делал,
– Женщина, врачи – какая разница, кто.
– Кто затащил нас сюда? – закончил профессор мою мысль и улыбнулся: – Ваши дела, поверьте мне, обстоят куда лучше моих. У вас, господин Погодин, хотя бы есть надежда.
Лехнер похлопал меня по плечу, а я впервые после инсульта почувствовал себя нормальным. Оказывается, русский без русского – это ещё не самая плохая комбинация карт, которые могла раздать судьба.
Под занавес нашей доверительной беседы Лехнер попрощался «сервусом» и исчез за дверью палаты. Мне оставалось только гадать, какие карты были у него и как он с ними мог продолжать вести игру.
Я не выбирал Берлин. Всё сложилось само собою без моего участия. Я плыл по течению, задрав голову, словно пытался таким образом выразить своё презрение ко всему тому, что со мной тогда происходило. Злость, обида, раздражение, беспомощность, отчаяние, страх и даже любопытство – эмоции разрывали мою душу на части, в то время как я с трудом выражал мысли и пытался вести беседу на иностранном языке. Я бегал по полям своей памяти с сачком, махал им, пока не затекали руки, и ловил немецкие слова-бабочки.
Я так увлёкся этим занятием, что принял предложение Лехнера и записался на интенсивный курс немецкого, который тот подобрал для меня. Языковая школа располагалась на неподалёку от Александрплац.
После проверочного теста меня определили в группу В2, что было уже неплохо, ведь я проскочил уровни А1, А2 и В1. После В2 оставалось только две ступени на пути к превращению в носителя языка – С1 и С2, что, конечно, было небольшим преувеличением, но после С2 ничего не предлагалось.
Кроме меня в группе было ещё семь человек, и ни один из них не говорил по-русски. Этот факт меня успокоил, так как я не хотел никому рассказывать об афазии. Занятия проводились пять дней в неделю с девяти утра до полудня. По окончании курса было необходимо сдать экзамен для подтверждения уровня B2.
На первом уроке мы познакомились друг с другом. Моими сокурсниками оказались китаянка, румын, тунисец, испанка, два турка и монголка. Я записал их имена на слух, но не был уверен, что расслышал их верно. Занятия вели две немки – Инес, серьёзная дама около сорока с короткой стрижкой, и Хельга, приятная старушка без возраста. Три сокурсника выглядели старше меня – румын, тунисец и монголка. Это обрадовало меня больше всего и развеяло мучительное предположение, что я окажусь в компании зелёных студентов.
– Зачем вам немецкий? – спросила нас Инес под занавес первого занятия.
– Мне нужно сдать ДаФ 4 , – ответила испанка в зеленых очках-бабочках.
– И мне, – сказал турок.
– Мне тоже, – присоединился я за компанию, не имея ни малейшего понятия, что такое ДаФ.
Как выяснилось, почти всем сокурсникам был необходим
4
Deutsch als Fremdsprache – немецкий как иностранный.
В конце занятия мы изучали график, на котором были изображены стадии эмигрантской жизни: вначале линия взлетала вверх – стадия эйфории от всего нового и интересного за границей, затем прямая стремительно летела вниз – разочарование и в крайних случаях депрессия, потом наступали адаптации и смирение – линия немного поднималась и выравнивалась. Сокурсники смотрели на рисунок и кивали. А меня не покидала мысль, что моя жизнь располагалась в других осях координат.
8
Я вернулся после курса немецкого в свою палату, которую должен был очень скоро покинуть. Нойман подыскал мне маленькую квартиру-студию на юге Берлина. Я мог заселиться туда уже на предстоящих выходных. Квартира располагалась на шестом этаже девятиэтажки, если считать по-русски. В немецком варианте нумерация начиналась со второго этажа, так что по берлинским меркам я должен был проживать на пятом этаже. Мне не терпелось покинуть стены крепости Ш. и наконец-то почувствовать себя свободным. Свободным от больничного запаха, бесконечных анализов, от пробуждений под крики сумасшедшего из дальней палаты. Свободным от прошлого и себя самого.
Поля написала мне пару раз. Нойман помогал с переводом. Мне пришлось попросить сестру рассказать Мартынову всю правду. Он, конечно же, согласился вести мои дела и дальше. Я рисковал навсегда потерять своих лучших клиентов, за которых боролся годами. Они не простят мне исчезновения.
И по-прежнему я не мог себя заставить открыть учебник по русскому на немецком, который мне выдал Нойман.
После обеда я сел за своё первое домашнее задание с курса немецкого и с головой нырнул в чужой язык. Такой трюк был мне хорошо известен: с таким же усердием я проглатывал учебные материалы в институте, забывая о безразличии отчима, скандалах дома, своих неудачных свиданиях и обо всём остальном мире, которому Дмитрий Погодин был малоинтересен. Я обещал себе, что как только получу диплом, всё изменится и я заживу на полную катушку. Но после диплома была аспирантура, а потом первые шаги по карьерной лестнице…
В палате было невыносимо душно. Смутные мысли рождались в голове, но тут же рассыпались, как металлические шарики. Наверно, я тоже умер. Нет, не этой летней ночью в Ш., а ещё там – в Пензе от инсульта. Я зажмурился и вновь открыл глаза. Я сидел на своей койке в берлинской клинике, и завтра ко мне должен был прийти психолог.
О чём мы будем говорить? О чём он будет меня спрашивать? Может быть, это вовсе и не психолог, а следователь? Да, они отправят ко мне следователя, и он будет меня допрашивать. Допрашивать и составлять список моих грехов. А потом меня станут судить. Да, это будет настоящий суд. Я должен буду защищаться. Но как? Что я могу сказать? Пару предложений на корявом немецком с акцентом?