Сирота
Шрифт:
За время, прошедшее с ухода отца Афанасия, удалось сделать очень многое. Прежде всего потому, что появился некий базис, опираясь на который каждый следующий шаг давался все легче и проще.
Завершив вопрос с освещением, Андрейка занялся постановкой амбара с ледником. Весьма непростой задачей, но нужной. Впрочем, в его возведении он участвовал минимально и скорее опосредовано. Просто руководил. Устинка с Егоркой сами справились.
И на копании погреба для ледника. И на его гидроизоляции тщательно утрамбованным слоем глины. И на дальнейших работах
Сам же Андрейка занялся другими, не менее важными делами.
Он бродил по округе, изучая ее, ища следы возможных шпионов и наиболее удобные ухоронки для наблюдения за землянкой. Пути возможного отхода при нападении. И так далее. Отец Афанасий, к его удивлению, служку шпионить не оставил. Во всяком случае Андрейка, сколько ни старался, следов его найти не мог. Да и других людских следов свежих не наблюдалось. Чужих. Только его и холопов. Волчьих, к счастью, тоже не увидел.
Само собой, ни Устинке, ни Егорке он этого не говорил. Для них он искал тропинки зверей да ставил ловушки. И не только на малого зверя вроде зайца, но и на кого-то побольше. Поэтому удалось даже подбить позавчера небольшую косулю. К огромной радости холопов. Ведь много мяса завсегда хорошо.
Впрочем, он не только «бесцельно» бродил по округе. Он еще и важными бытовыми делами занимался: плел корзинки да лепил большие горшки с крышкой. Плюс-минус стандартные. Чтобы было в чем запасать и хранить продукты питания, да и вообще – полезная вещь. Тем более, что лепить те же большие горшки было очень просто.
Для этих целей он нашел подходящее бревно.
Обтесал его так, чтобы оно было поровнее. Практически зашлифовал. Ставил на торец, а потом вокруг него выкладывал «колбаски» из глины. Прибивал их, формируя гладкую внутреннюю стенку. Приглаживал, обеспечивал гладкость и наружной. А потом осторожно снимал и ставил еще сырую заготовку подсыхать.
Все у него получалось так ловко и быстро, что копать, таскать да замешивать глину оказывалось в несколько раз дольше, чем лепить заготовки. Далее он их подсушивал в тени. Досушивал у костра. И обжигал. Дело это небыстрое и полное длительных ожиданий, поэтому параллельно Андрейка занимался еще и корзинами. Ведь в них нужда была ничуть не меньше, чем в горшках. Разными корзинами. И крепкими из лозы, и полегче – из листьев камыша, и вершами, которых у него к концу августа имелось уже четыре штуки, включая одну по-настоящему большую…
Работы хватало. А жизнь вроде как налаживалась. Однако Андрейку продолжали терзать грустные мысли о будущем. Он уже пожалел, что не согласился пойти в послужильцы к какому-нибудь уважаемому человеку, чтобы пообтесаться. Теперь же дороги назад не было. За исключением, пожалуй, деда.
Так что ему оставалось себя вести как танцору лезгинки. Даже если что-то пошло не так и ты перепутал канон движений – продолжай с уверенностью их делать. Пусть все вокруг думают, будто это не ошибка, а осознанная импровизация.
Основные работы по подготовке к зиме он выполнил. Даже быстрее чем хотел. Теперь пора было переходить к следующему этапу – подготовке к весне.
Андрейка не спешил с этим переходом.
Почему?
Да черт его знает. Просто какой-то червячок внутри тормошил его и останавливал от слишком поспешных действий. Поспешил уже. Хватит. Расхлебать бы уже то, что наворотил.
– Что хозяин, пригорюнился? – спросил Устинка, подсаживаясь рядом.
– Да думаю о судьбе вашей.
– И что надумал?
– Расскажи, кем ты был до холопства?
– Землю пахал, – пожал плечами Устинка. – Под Ануфрием Слегой был.
– Только землю пахал? А потом сразу в холопы?
– Да, – слишком поспешно произнес Устинка.
– Татьбой, значит, промышлял.
– Я?! – вскинулся Устинка, но бузить не стал, встретившись со спокойным, ничего не выражающим взглядом Андрейки.
– Егорка тоже?
– А куда ж я его отпущу? – донесся голос из-за спины.
– А чего татьбой занялись? Неужто других дел не нашлось?
– Голодный год был. Недород. У дворян поместных у самих крестьяне с голоду пухнут. Куда им лишние рты брать?
– Много награбили?
– Да куда там! – махнул Устинка рукой. – Сами голодали.
– На дорогах такие же как мы бродили. Чего с них взять то? За доброго путника али купца какого, без крепкого охранения, могли подраться. Или друг друга налетом обирать.
– А чего закончили?
– Жить захотелось. На нашу ватажку налетел отряд дворян поместных. Что мы супротив могли сделать? Нашу ватажку порубили, покололи и стрелами побили.
– А мы с Егоркой, под шумок в овраг, заросший колючим кустарником, нырнули. И затихли там.
– А потом?
– Дня три бродили-голодали, пока батю твоего не встретили. Он со други своя по землям ездил, да татей вылавливал. Вот мы к нему в ноги и бросились, умоляя спасти от лютого голода. Его же поместье за засечной чертой. Людей постоянно не хватает. Вот и уступил нашей слезной мольбе.
– И что, неужто не распознал в вас татей?
– Так мы дреколье свое побросали. Как нас распознаешь?
– Сам то как догадался?
– Когда Афанасий вышел от лодки вы себя и выдали.
– Как это?
– Да не могут так крестьяне вести себя. Встали возле меня с умом. И явно не боялись, что для простых крестьян диковато. Чай не просто тать перед вами был, а уважаемый священник да поместный дворянин. А вы зубы им продемонстрировали. Чуть не зарычали. Что Афанасий и Кондрат подумали – Бог весть, а я заподозрил в вас кровавое прошлое.
– Дык и не все то приметят, – усмехнувшись, произнес Устинка.