Система [Спаси-Себя-Сам] для Главного Злодея

Мосян Тунсю

Раз этот человек знал, что именно сказал Шэнь Цзю молодой господин Цю, выходит, он видел всю драму от начала до конца, и все же предпочел не вмешиваться, оставаясь безмолвным наблюдателем сродни Шэнь Цинцю. Похоже, этот «старейшина» и впрямь был тот еще фрукт — последовав за ним, Шэнь Цзю избрал отнюдь не гордый путь благородного мужа [10].

При этом сам Шэнь Цинцю мог запросто указать на несколько противоречий в словах У Яньцзы: даже начав с запозданием, человек мог сформировать золотое ядро за десяток лет с небольшим, если он достаточно талантлив — а что до этого тела, то о задатках своего предшественника

он знал отнюдь не понаслышке — потому-то даже столь равнодушный к вопросам карьеры и достижений человек, как он сам, не мог не возмутиться подобным принижением возможностей Шэнь Цзю. Теперь-то он наконец понял, откуда взялось неуемное стремление оригинального Шэнь Цинцю непременно быть первым во всём, и почему он, несмотря на все свои достижения, продолжал чувствовать себя ущемлённым. Воистину, иметь что-то и потерять — ещё хуже, чем не иметь вовсе.

На тыльной стороне державшей меч руки Шэнь Цзю выступили вены.

— Эта скотина мне не брат, — холодно бросил он. — И как, по-вашему, могу ли я свернуть с этого пути, зайдя так далеко? Разве вы оставили мне иной путь?

Но У Яньцзы уже отвернулся, удаляясь. Видя, что Шэнь Цзю неподвижно стоит в воротах поместья Цю, он бросил через плечо:

— Так ты идешь или нет? Кого ждешь?

Это риторическое «Кого ждешь?» было призвано поторопить Шэнь Цзю, в глазах которого плясало взметающееся к небесам пламя.

Из дома сломя голову вылетали слуги, которым посчастливилось выжить в этой резне. Среди этой беготни и криков ужаса лишь бледный силуэт в воротах оставался средоточием спокойствия; багровые и золотые отблески пламени дрожали на одежде, переплетаясь с юркими тенями в причудливом танце.

Огонь разгорался все сильнее. Вскоре балки не выдержали, и крыша рухнула. При виде этого бледная дорожка прочертила черную от копоти щёку Шэнь Цзю.

Зашвырнув меч в бушующий океан огня, он развернулся, чтобы последовать за наставником.

— Я больше не буду ждать.

Лишь Шэнь Цинцю знал, кого он имел в виду — юношу, который обещал вернуться, чтобы спасти его — и всё же не пришёл.

Но ведь иначе и не могло быть, верно? Это же клише из клише, навроде: «Вот вернусь домой и женюсь на тебе!» Всем известно, что, когда человек торжественно заверяет тебя: «Я непременно вернусь!» или «Я тотчас же вернусь, как только…» — то вы больше и тени его не увидите, проверено опытом миллионов читателей!

В особенности не следовало полагаться на столь чистые и невинные взаимные обещания двух детей — даже если поодиночке у них был шанс отыскать себе наставников, то кто же станет брать сразу двоих? Для Шэнь Цинцю стало изрядным сюрпризом, что даже столь циничный человек, как Шэнь Цзю, умудрился поддаться столь очевидной иллюзии.

Ведь даже если принять, что тот парень и впрямь умудрился достичь желаемого, поступив в заклинательскую школу, то стоило ли ожидать, что после того, как перед ним открылся новый мир, даровав множество новых радостей и забот, он хоть на единое мгновение вспомнит о своем товарище по детским играм, не говоря уже о том, чтобы вернуться за ним? К тому же, кому как не Шэнь Цинцю было знать, сколько опасностей и непредвиденных трудностей таит в себе мир заклинателей! В общем, резюмируя всё это, можно заключить, что вероятность того,

что Ци-гэ и впрямь вернется за Шэнь Цзю, составляла не более пяти процентов.

Теперь-то, вдоволь насмотревшись на всё это раздолье жестокой драмы, Шэнь Цинцю начал понимать своего товарища-попаданца в его решении зарубить эту сюжетную линию на корню.

В самом деле, описание этой мрачной и весьма тягомотной истории стало бы весьма трудоёмким и при этом на редкость неблагодарным занятием. После этого всякий раз, встречаясь с очередным злодеянием оригинального Шэнь Цинцю, читатели поневоле задумывались бы: да, он злодей, но ведь таковым его сделали невзгоды, которым невозможно не посочувствовать; однако как, спрашивается, сочувствовать тому, кто сам не питает ни капли сострадания к своим жертвам? Подобный негодяй с несчастной судьбой неизбежно становился той самой первопричиной раздора [11], вокруг которой вспыхивают самые ярые интернетные холивары. Уж лучше превратить его в шаблонного злодея, которому суждено пасть под пятой главного героя, и всё тут — читатели довольны, да и автору в разы меньше головной боли.

Однако же за кого Шэнь Цинцю было по-настоящему обидно, так это за Цю Хайтан: её любовь была искренней, ненависть — справедливой, и она не совершила ничего такого, что шло бы против её совести. Но неутолимая жажда мести превратила эту добрую и чистую девочку в неистовую фурию, опустившуюся до низких заговоров. Ну а её нелепая гибель в стенах Священного мавзолея — и вовсе апогей несправедливости. Такой конец еще хуже, чем в оригинальном романе — там ей, по крайней мере, досталось хоть немного счастья.

Если бы только Шэнь Цинцю мог поддержать её с самого начала…

В тот самый момент, когда он украдкой вздохнул о судьбе Цю Хайтан, поле зрения внезапно покрылось мельканием черно-белых хлопьев, словно на экране неисправного старого телевизора. Пейзаж и фигуры людей при этом исказились прямо-таки монструозным образом, уши наполнил нестерпимый скрежет, более всего напоминающий чертыхания на каком-то инопланетном языке.

Система услужливо уведомила его:

[Фрагмент памяти сильно поврежден: потеря данных составляет 5%... 7%... 9%...]

Судя по цифрам, провалы лишь разрастались!

Шэнь Цинцю принялся в панике молотить ладонью по окошку уведомления, словно по телевизору в детстве, когда тот барахлил. Спустя несколько десятков ударов, когда процент потери достиг десяти, его действия наконец увенчались успехом: уведомления внезапно прекратились, а поле зрения наконец-то очистилось.

С облегчением выдохнув, Шэнь Цинцю наконец опустил руку и по инерции сделал пару шагов назад; но прежде, чем он успел восстановить равновесие, кое-что приковало к себе его взгляд.

Перед ним на расстоянии шага на корточках сидел мальчик.

Нежную кожу по-детски округлого лица испещряли тёмные полосы, видимо, появившиеся, когда он стирал пот грязной рукой. На шее на красном шнуре висела нефритовая подвеска, изображающая Гуаньинь, за спиной — тряпичный узел в мелкий цветочек. Пыхтя от натуги, он… выкапывал дыру в земле голыми руками.

— Ло Бинхэ? — бездумно выпалил Шэнь Цинцю.

Разумеется, тот его не услышал, продолжая копать которую по счёту ямку, чтобы заполнить ее грязью, как и предыдущие.