Системный администратор
Шрифт:
Бред, ведь он и пришёл сюда, чтобы поговорить с бабкой Айвазовской! Но, блин, во сне! Это же совершенно другое! Какого…
— Помню страх, — произнесла фигура умершей с полвека назад женщины, — при жизни он бьёт фонтаном, дрожит, сотрясая всё вокруг. Потом страх становится глухим и тяжёлым. Уже непосильным.
— Ты… вы… как… — Больше всего хотелось вскочить и нестись прочь, не разбирая пути, но ноги отказывались повиноваться.
— А ты бы вообще приглядывался получше теперь. — Фигура старухи подалась вперёд и ирреально просочилась сквозь ограду,
На ней был зелёный, похожий на засаленный халат бабки Лиды, сарафанчик с короткими рукавами, застёгнутый на все пуговки под горло. Юбка обнажала совершенно натуральные старушечьи ноги с синими венками, обутые в плоские сандалики. Седые короткие волосы лежали мочалкой на морщинистом лице.
Всё это Пашка рассмотрел, когда кладбищенская небыль ступила в направленный луч света включённой вспышки от камеры телефона. Его он всё ещё сжимал в холодеющей от ужаса руке.
Подсвеченная спереди, призрачная старуха казалась особенно страшной.
— Я не призрак, я бесовка, — проговорила она, словно могла читать мысли. Или могла?
Пашка мученически икнул.
— Бес всегда чует, когда с его могилы землю берут, — продолжала бабулька с того света. — Это давний способ общения живущих с потусторонними силами. Обычно, правда, бес сам направляет своего клиента на могилу за землицей, чтобы проще было связь держать. Но если кто своим умом сподобился, всякий раз чувствует. Потому и является на разговор. Я и в тот раз тут была, когда ты приходил. Ты только меня не видел.
Пашка сглотнул. Внутри всё дрожало, словно органы вибрировали, и оттого загудело в ушах.
— У тебя ко мне дело какое? — подсказала старуха, выждав с полминуты и задумчиво наблюдая, как стремительно намокает на собеседнике футболка.
Он медленно и как-то обречённо кивнул.
Мёртвая с середины прошлого века бабулька ждала.
— Что… что там будет? — сглотнув, осмелился наконец Пашка. В теории ничего жуткого в старушке не было, о том, что с ней надо говорить, он знал и шёл сюда, так-то, за этим. Хотя лучше было ей не того через железные оградки. С мысли сбивало. — В Аду? — пояснил младший Соколов на всякий случай. — Там жгут огнём? Варят в кипятке?
— Ты куришь? — вдруг спросила Агния.
Пашка вытаращил глаза и кивнул. К курильщикам что, особое отношение?! Есть дополнительный грех курения?!
— Зажигалка найдётся?
Пашка совершенно растерянно отставил телефон вбок, на чужую могилку, и похлопал себя по карманам. Он всё ещё сидел на земле, и вытаскивать пластиковый прямоугольничек из штанов оказалось неудобно. Пришлось странно выгнуться, хотя и так сидеть у ног мёртвой бабки из Ада — то ещё удовольствие…
— Сделай пламя и держи, — попросила Агния.
Соколов-младший растерянно щёлкнул несколько раз колёсиком и протянул вверх руку.
Старуха нагнулась и опустила высушенную ладонь на огонёк. Пашка подался убрать зажигалку, но
— Душа не имеет формы. Она не может гореть, вариться или жариться. Все физические ощущения остаются позади. У нас есть только память о них.
— А в чём тогда наказание? — прошептал Пашка, гася и опуская зажигалку. Хотелось протереть глаза. А потом сбежать отсюда.
— В памяти. — Тонкие губы старухи искривились в странную гримасу.
— Не понял.
— Что же тут непонятного, Павлуша? Тела нет, жизнь прожита и уже никогда не вернётся. Второго шанса не будет. А память остаётся с тобой. Обо всём, что сделано и не сделано. Обо всём, что уже никогда не произойдёт. О том, что уже произошло и не может измениться. Попадая на небо, души переходят в новое состояние, оставляют земную жизнь в прошлом, соединяются с Творцом. А в Аду они пылают в огне собственной памяти вечно.
— И всё?!
Мёртвая старуха горько усмехнулась, сложив в два веера кожу в уголках глаз.
— Всё, — подтвердила она с чем-то, очень уж отдающим сарказмом.
— А зачем вы… то есть как вы вообще… Вы же типа раскаялись. Как вы вообще стали бесом? — припомнил список своих вопросов Пашка.
— Продавшие когда-то душу и есть самые удачные бесы, Павлуша, — развела руками Айвазовская. — Те, кого правильно подобрали. Те, кто успевает раскаяться до смерти.
— Разве раскаявшийся может кому-то вредить? — поразился младший Соколов.
— А кто они, по твоему разумению, те, кто Каинами быть прекратили? — прищурилась мёртвая бабуля. — Нынче много с Андреем Витальевичем о том говорю, спасибо тебе за него и за надежду. Прямо философами стали…
— Ну… хорошие же… которые не врут, не убивают…
— И не ропщут, — закончила Агния Айвазовская. — Заслуженную кару принимают равно как и заслуженную благость. И всё разумеют заслуженным. Творец, Павлуша, людей в первую очередь желал видеть послушными. За ослушание выдворил он наших прародителей из Эдема. Проходить испытания на земном пути. Чтобы понять, кого можно принять обратно. Смиренными. Отринувшими грех. Так исстрадавшимися от свободы воли, что согласными от неё отказаться. Сделать свой последний выбор.
— Звучит как-то очень хуёво, — пробормотал Пашка.
Старушка от мата поморщилась, а потом заключила:
— Просто мало ты от своего выбора пока пострадал.
— Я немало! — искренне возмутился Пашка. — Но я чисто послушным быть не хочу.
— А тебе уж и не нужно. Душу ты продал.
— Так ведь и вы продали! — обиженно огрызнулся он.
— И это был мой самый неверный и самый страшный выбор. Даже сейчас, когда не должно остаться никаких желаний, одно есть и вечно пребывает со мной: о том забыть. Таков мой Ад. Не знаю, сумею ли я из него выбраться. Помилуют ли меня.