Сиятельный

Корнев Павел Николаевич

– Ты больше не спрячешься за карточкой фараона, белоглазый, – рассмеялся худощавый головорез и шагнул ко мне. – Не дергайся, и все случится быстро.

Быстро? Я сделал глубокий вдох, дождался, пока отпустит приступ накатившей вдруг злости, и уже потом совершенно спокойным голосом потребовал:

– Стой, где стоишь.

– А то что? – ухмыльнулся китаец, но немедленно замер на полушаге, стоило только возникнуть в моей руке «Церберу». – Не стоит все усложнять, – прошипел он.

– Не стоит, – согласился я.

– Убьешь меня?

Я ничего

не ответил, прислушался к шелесту кустов за спиной и предупредил:

– Не остановишь своих мартышек – схлопочешь пулю в живот. Гнить будешь неделю, а то и две. Перитонит, слышал такое слово?

Полной уверенности, что угроза сработает, не было, но талант в очередной раз не подвел, и китаец нервно махнул рукой; шелест кустов стих.

– Ты ответишь за это, белоглазый! – пообещал головорез, которого просто трясло от бешенства.

Он не боялся смерти, его страшило оказаться прикованным к больничной койке. Да и будет ли она, больничная койка? Скорее уж грязный матрац в каком-нибудь опиумном притоне. А только оступись, только выкажи слабость – и люди выстроятся в очередь полюбоваться на твои мучения.

Китаец такой участи для себя не хотел. И мы оба знали, что отвечать мне теперь придется не только за просроченный долг, но и за этот его внезапный страх. Я сунул палец в старую рану и тем нажил себе смертельного врага.

– Брось, – потребовал я.

Головорез откинул кинжал в траву.

– Теперь отойди с дороги.

Китаец послушно освободил проход; на губах его играла презрительная ухмылка. Он твердо намеревался отомстить и знал, что случится это очень и очень скоро.

Я обошел его, продолжая удерживать на прицеле пистолета, уже на мосту развернулся и произнес:

– Передай господин Чану… – а потом замолчал, понимая, что словами ничего не изменить.

– Что передать?

– Ничего, – мотнул я головой. – Он сам все поймет.

И прострелил китайцу колено.

Головорез со сдавленным вскриком повалился на землю, из кустов выскочили две тени и бросились к раненому главарю. Я быстро попятился и продолжал пятиться до тех пор, пока мост не скрылся из виду за поворотом. Тогда развернулся и со всех ног припустил к дому.

Погони не было, но в безопасности я себя почувствовал лишь в мертвом саду. Проклятие обожгло легким касанием, но теперь оно вызвало не привычный озноб, а вздох облегчения.

Заходите в гости! Заходите, если жизнь дорога!

Я тихонько рассмеялся и зашагал к особняку, призывно светившемуся в темноте окнами гостиной.

– Ты бежал? – удивилась Елизавета-Мария, когда я прошел в дом.

– Не хотел опоздать на ужин, – буркнул в ответ.

– Ты и не опоздаешь, – рассмеялась девушка и скомандовала дворецкому: – Теодор, пора накрывать на стол.

Ссылаться на отсутствие аппетита я не стал, только уточнил на всякий случай:

– Опять потроха?

– Ты слишком плохо обо мне думаешь, – лукаво улыбнулась Елизавета-Мария.

На ужин

подали поджарку с овощным рагу.

Мясо оказалось жестким и переперченным, и все же я критиковать кулинарные таланты девушки не стал. Та была сегодня на редкость молчалива, и это меня вполне устраивало.

Ужин прошел в гробовой тишине.

Лишь когда тарелка опустела, я откинулся на спинку стула и удивился:

– Ты решила перейти на белое вино?

Елизавета-Мария поглядела на бокал и озадаченно покачала головой:

– Знаешь, Леопольд, я уверена, что купила три бутылки красного, но две из них куда-то пропали.

– На меня не смотри, я не пью. И Теодор тоже алкоголем не злоупотребляет.

– Это и удивительно, – задумчиво протянула девушка.

Я не придал этому обстоятельству особого значения и отправился в спальню. Уже в коридоре навстречу попался дворецкий, он нес в столовую поднос с чайными принадлежностями.

– А как же десерт, виконт? – удивился Теодор.

– Подними наверх, – попросил я, а сам завернул в ванную комнату. Снял пиджак, закатал рукава сорочки, с интересом оглядел обожженные кровью падшего руки. Бубоны аггельской чумы потускнели и не беспокоили весь день, но к вечеру вновь начали нестерпимо чесаться. И сколько ни держал их под холодной водой, лучше не становилось. Наоборот – начала кружиться голова.

Когда зашел в спальню, поднос с чайником и корзинкой печенья уже стоял на прикроватной тумбочке; я запер за собой дверь, проверил ставни и улегся в постель. Налил чаю, взял потрепанный томик «Приключений Алисы в Стране чудес» и неожиданно понял, что не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой.

Усталость навалилась неподъемным грузом, и сколько ни старался побороть ее и сосредоточиться на чтении, глаза закрывались сами собой. В очередной раз клюнув носом, я сдался и обессиленно откинулся на подушку.

Уснул в один момент.

Проснулся от явственного ощущения чужого присутствия.

В спальне кто-то был. Шелестел бумагами, рылся в буфете, ворошил содержимое платяного шкафа.

Кто-то что-то искал. Искал и приглушенно ругался себе под нос.

– Драть! Драть! Драть! – бухтел некто, переворачивая комнату вверх дном.

А я просто лежал на кровати с закрытыми глазами и ждал, когда сгинет порожденный моим беспокойным воображением морок.

Оцепенение скинул пронзительный гудок клаксона.

Я приподнялся на одном локте, но ставни были закрыты и в спальне сгустились непроглядные тени. Не виднелось ни единого проблеска света: не проникали лучи в щель под дверью, не светились усеявшие предплечья алые бубоны.

Последнее даже радовало, но…

Но в комнате по-прежнему кто-то был.

Чиркнув длинной спичкой по боковине коробка, я зажег газовый рожок и сощурился, дожидаясь, пока привыкнут к свету глаза. А потом не удержался и выругался:

– Будь я проклят! Только не ты!