Сиятельный
Шрифт:
– Распишитесь, – придвинул детектив-сержант ко мне журнал регистрации, макнул железное перо в дорожную чернильницу с медной крышкой и указал, где следует поставить подпись. После этого выложил на стол еще один лист.
– Подписка о неразглашении, – сообщил он, но я это уже видел и сам.
Расписался.
– И обязательство являться на допросы в качестве свидетеля.
Я поставил очередную подпись и поморщился.
– Надеюсь, на этом все?
– Все, – кивнул сыщик и протянул заклеенный конверт. – Держите.
– Это что? – удивился я.
– Уведомление, – не очень
С пакетом в одной руке и конвертом в другой я вышел в коридор и в сопровождении бдительных конвоиров покинул помещение Третьего департамента. На паровом подъемнике мы спустились на цокольный этаж, а там меня препроводили к одному из многочисленных служебных входов и выставили за дверь.
Наслаждаясь воздухом свободы, я спустился с крыльца, а потом от Ньютонстраат повеяло дымом и гарью, и сразу накатил короткий нервный кашель. Погода по сравнению со вчерашним днем нисколько не изменилась, небо по-прежнему затягивали низкие облака, и смог безраздельно властвовал в городе, серой пеленой стелясь между домами и над самой землей.
«Хоть бы дождь наконец пошел!» – подумал я и двинулся в обход полицейской штаб-квартиры, но тело было словно неродное и на выходе из переулка меня повело в сторону. Тогда опустился на ближайшую скамью и осторожно дотронулся кончиками пальцев до головы, с правой стороны которой поселилась ноющая боль. Легкое нажатие отозвалось резкими уколами боли, словно касание побеспокоило оголенные нервы, но вскоре неприятные ощущения пошли на убыль, вернулась ясность мысли.
Повезло. Сегодня мне откровенно повезло.
Нет, смерть Исаака Левинсона и его домочадцев еще выйдет боком, но старший инспектор Моран здорово дал маху, решив закрыть это резонансное дело лихим кавалерийским наскоком. Его понять можно – важные персоны требуют результатов, вот и возник соблазн припереть меня к стене якобы бесспорными уликами. Но не вышло.
Раскрыв пакет, я рассовал по карманам бумажник, нож и зажигалку, затем проверил оружие. «Рот-Штейр» убрал в кобуру, «Циклоп» положил в боковой карман пиджака. Отряхнул замаранные при аресте колени и только потом вскрыл врученный при освобождении конверт.
Внутри оказался приказ о моем увольнении с полицейской службы.
Я аккуратно сложил его, сунул во внутренний карман и привычным маршрутом зашагал на площадь Ома, через которую проходила ближайшая ветка паровика. Оттуда поехал в магистрат; прибыл как раз к открытию, прошелся по кабинетам, поговорил с клерками, заполнил пару заявлений и уже через полтора часа вышел на улицу с новеньким патентом частного сыщика.
Нет, я вовсе не надеялся, что клиенты выстроятся в очередь к отставному детективу-констеблю, все было много проще – клиент на примете у меня уже был.
И я отправился прямиком в иудейский квартал.
Иудейский квартал гудел. Узенькие улочки чернели одеяниями ортодоксальных иудеев, люди безостановочно переходили от одной компании к другой, что-то активно обсуждали и спешили дальше. Одними ортодоксальными иудеями дело, разумеется, не ограничивалось – хватало на улицах и обычных горожан,
Впрочем, ситуация оказалась далеко не столь накалена, как того стоило ожидать. Как ни странно, свою роль в этом сыграли разносчики газет. Люди читали свежую прессу, до хрипоты спорили, но громы и молнии на Ньютон-Маркт и магистрат не призывали. Почти никто не рассматривал убийство иудейского банкира как выпад против общины, на каждом углу звучало одно и то же: «Прокруст вернулся!»
Все твердили о Прокрусте, и это обстоятельство давало полиции метрополии шанс отыскать убийцу, прежде чем ситуация выйдет из-под контроля; на этот раз газетчики, высосав из пальца очередную сенсацию, сыграли им на руку.
Тихая улочка, на которой жил банкир, была единственным спокойным местом во всем иудейском квартале. Полицейские попросту оцепили ее, выставив усиленные наряды на двух соседних перекрестках, а рядом как бы невзначай прохаживались крепкие ребята в повседневной одежде, смуглые и носатые. Стоило только начать кому-нибудь из местных обитателей проявлять излишнее любопытство или выкрикивать проклятия в адрес стражей порядка, они немедленно вмешивались, что-то тихонько объясняли буянам, и ситуация разрешалась сама собой.
Некоторое время я оценивал происходящее, затем направился прямиком к оцеплению. Когда навстречу выдвинулся констебль, я замедлил шаг и достал поручение Исаака Левинсона о расследовании налета на банк.
– Проход закрыт, – предупредил полицейский. На случай возможных беспорядков на голове у него был шлем, под рукой на поясе болталась дубинка.
– Я работаю на Банкирский дом Витштейна, – сообщил я и протянул подписанное покойным банкиром поручение.
Констебль смерил меня настороженным взглядом – возможно, даже узнал, – но с протянутым документом все же ознакомился.
– Это не в нашей компетенции. Ждите, – сообщил он после недолгих колебаний и отошел переговорить с одним из представителей самообороны.
Поручение полицейский забрал с собой, а я остался стоять посреди улице и задался вопросом, не свалял ли дурака, предварительно не согласовав свой визит сюда с руководством Банкирского дома. Возможно, стоило действовать через Аарона Малка, помощника погибшего?
Но – обошлось.
Плотного сложения иудей, носатый и лысоватый, подошел минут через пять. Не выходя за пределы полицейского оцепления, он поманил меня к себе, и я решительно зашагал через перекресток. Констебли на этот раз чинить препятствий не стали, и мы с провожатым поспешили к дому покойного Левинсона.
Всюду там стояли конные экипажи и фургоны; помимо сыщиков на место преступления съехались криминалисты, полицейские фотографы, ассистенты коронера, законники и прочий непонятный люд.
К одной из таких карет иудей меня и подвел. Он распахнул дверцу и отступил, приглашая забраться внутрь; я поднялся на подножку, выждал мгновение, разглядывая пожилого господина в черной визитке и полосатых брюках, затем опустился на сиденье напротив.
Дверцу немедленно закрыли, отгораживая нас от уличной суеты, и незнакомый иудей спросил: