Скальпель и автомат
Шрифт:
Из палатки утром вынесли молоденького офицера — начинался тиф. Чех-переводчик сказал, что его придушили, чтобы всех не заразил. Из второй палатки чех — пожилой врач просит разрешения перевестись в немецкую палатку, там теплее и не так тесно. Я разрешаю, ввела его в палатку, прошу перевести, что ему нужно тепло, простуда, и суставы болят. Веду чеха-врача за рукав к печке. Кто-то сзади выдернул пистолет, держат крепко за руки, холодная костлявая рука взяла за горло, и я, теряя сознание, слышу, как кричит переводчик. Меня сильно тряхнули (спокойная немецкая фраза) и вытолкнули из палатки. В глазах мелькают искры, красные круги и адская боль в голове. Да горите вы ярким огнем, чтобы я еще раз зашла в палатку. Пистолет в кармане. Наутро вынесли чеха-врача из палатки. Чех-переводчик заплакал… Какие же фашисты звери!
За
17 февраля нас сменили. Началась Севско-Новгород-Северская операция. 19 февраля разместились в Иловле. Домик чистый, встретили хорошо. Работы не очень много.
…Получен приказ грузиться в эшелон. Мне что-то нездоровится. Второй раз меня скрутил сыпной тиф. Видно, укусила меня та «быстроходка» со свастикой. Фотографии сдали в особый отдел. В авторучке действительно был вирус — весной пошла бы эпидемия. В часах был вмонтирован взрыватель, и недисциплинированный солдат попал в госпиталь с осколком лица и рук.
Температура. Меня положили в спецвагон. Тут же заболели доктор Шагина, Выдрин В.А., Залогин санитар, Маймулина Александра, Алиперова. Косы мои остригли. Доктор Зверева и Фира Чигиринская ухаживали за мной.
Весна! Как хочется домой! А еще больше хочется кушать. Иногда вижу в забытьи большую кружку горячего чая, чувствую запах куска теплого ржаного хлеба — это я выздоравливаю. Дней через 20 майор Шафран разрешил перейти в свой вагон из спецвагона, ходить еще не могу. Ирина Кононенко встретила в вагоне, помогла влезть. «Жить хорошо, и жизнь хороша!» — улыбается. Умер санитар Залогин, сняли его под Ельцом, оказалось, это его родина, а в деревне — семья. Вечная память! Он много и хорошо работал в аптеке, в перевязочной, в операционной. В изоляторе осталась Алиперова. Пришли Варя Агапитова с Мишей Козловым, играли в карты в подкидного дурака.
Центральный фронт. Наш тифозный эшелон все время на путях. 26 марта хороший солнечный день, эшелон разгрузился в Ельце. Работы нет. Мы не привыкли отдыхать. Грустно и тихо. Все, кто болел, уже прилично ходят и набирают здоровье. Медсанбат расформировывают. Мы теперь — госпиталь ХППГ 3574, начальник — майор Шафран Василий Спиридонович. Доктор Шагина сказала, чтобы я больше гуляла, а то кашлять начала. Утром доктор Шагина зашла за мной и пошли смотреть ледоход на реке Сосна. Всю ночь гудела река, трескался лед. Доктор Зверева Л. тоже пришла на реку. Красивое, даже торжественное зрелище. Замерзли. Пошли в кино. Вечером майор Шафран В.С. приказал навестить доктора Выдрина, он тяжело болел тифом и никак не выберется из больницы.
Вечером бабуся в доме, где меня поселили, по-хорошему, ласково спросила: «Что ты такая худая, прозрачная? И кашляешь?» «Тифом болела, еле хожу!» «Попарься в печке, всю хворь как рукой снимет».
В моей голове, как сон, детская сказка: баба Яга в русской печке парится. Я засмеялась над своими мыслями. А бабуся, всплеснув руками, радостно засуетилась — вот и ладненько, хорошо-то как… Вечером вынула из печки чугунок с водой, угли подгребла в сторонку, велела раздеться, повязала мне голову платком. «Лезь, — говорит, — на табуретку, потом на шесток и в печку». Мне и страшно и смешно. «Да, — говорит, — головой не задень — зашибешься». С трудом влезла в печь, а там жарко. А бабуля из ковша плескает на меня воду. Я моюсь, брызги на угли попадают, шипят, пар с золой поднимается. Бабушка все шепчет и шепчет, воду плескает и плескает и какой раз уж спрашивает, как звать. И все водой горячей плескает. Какая благодать! Голова легко кружится, радость подступает и хочется беззаботно смеяться. Бабуля схватила меня за голову и вытащила из печки: «Хватит! Ишь, размылась! Ты у меня прехорошенькая будешь, надевай
На общем собрании, подводя итоги работы за прошедшее время, майор Шафран В.С. отметил хорошую работу персонала. Многих наградили, иные получили благодарность, а мне награду или отпуск на 10 дней в Москву, в Ногинск. Три года, три долгих года не видала маму! Я, конечно, к маме! Сияю от радости. За час друзья помогли мне собраться, начальник штаба старший лейтенант Березинский И. быстро оформил документы. Некоторые поделились пайком для моей семьи, и уже в машине, доктор Воронина Этерия Георгиевна отдала паек масла. Спасибо всем, до свиданья! На попутных машинах (Как, в Москву в отпуск? И все помогают.), поездом.
Москва встретила шумом, беготней, неразберихой, гудками машин, спешащими москвичами, усиленной маскировкой. Выехав 9-го, 11-го была вечером в Москве. И тут же на вокзале попала на глаза патрулю. Ведут к дежурному коменданту. Оказалось, я не по форме одета: на мне шикарная меховая рыжая шапка-ушанка, не чищены сапоги, а в кабуре настоящий пистолет ТТ, да в кармане маленький «бельгиец» с горстью патронов. Да и шла я немного пошатываясь, ведь только после тифа. И шинель, хотя и хорошая, но грязная и мятая. Требуют сдать пистолет, но я не сдаю и сержусь: тыловая крыса. Тогда мне 2 часа строевой подготовки. Ну, это не страшно. Прямо во дворе красиво отшагала, приветствуя патруль. А на дворе уже темнеет. Патрульному приказали сопроводить меня на Арбат в «Военторг», чтобы купить пилотку. Маленьких пилоток нет, приходится взять большую, заколоть сзади булавкой, чтобы не лезла на глаза. Патруль козырнул на прощанье. Не без сожаленья — мало поиздевался над фронтовиком. Уже поздно. В Ногинск нет поездов до утра. На вокзале сажусь на лавочку, вещмешок под голову и засыпаю. Утром 12 апреля рано сажусь в знакомый состав. Стекла все выбиты, кое-где забиты фанерой. Пригрелась в углу и основательно вздремнула. Ногинск! Дорогой город! Здесь родился мой папа! Мои братья и я!
Где-то мама? Подхожу к дому — никого нет. Брожу по улице, знакомых никого нет. Сижу на крылечке, жду. Вечереет. А вот и мама идет с работы. Милая! Милая! Как ты изменилась! Маленькая, сгорбленная, постарела, огромные глаза, отекшие руки и ноги, совсем седая! Милая родная мама! Руки у мамы трясутся. Она предлагает завернутые картофельные очистки и кусочек колючего черного хлеба. Спасибо, милая!
Закипел чайник. Нарезала хлеб, ножом соскабливаю жучков и личинки со свиного шпика. Нарезала. Мама ест с жадностью, не жуя. Хватит! Мама, больше нельзя, плохо будет! Огромные глаза смотрят то сердито, то умоляюще жалобно, и капли мутных слез ползут по морщинистой щеке. Ну, хорошо, еще кусочек, остальное завтра. Чай пьем с сахаром, и только теперь начинается разговор. Город не бомбили. Бабушка умерла от голода в сорок втором, когда немец подходил к Москве, вскоре и тетя Настя ушла следом. Брат Виктор — летчик — умная голова, бывал в ночных полетах, сбит, работает на аэродроме (сталинский резерв). Младший брат Вова, доброволец, контужен под Москвой. Заезжал домой, награжден за добытый из вражеских окопов первой линии пулемет. Ложусь спать и думаю: если бы мы все были дома, с голоду не умерли бы бабушки, и голодный отек не держал бы маму у края могилы.
Пролетели 8 дней. Знакомых почти никого нет, все на войне. Встретила Женю Колиденко. Воевал на Ленинградском фронте, был ранен, лежал 7 месяцев в госпитале, теперь в отпуске. Мама стала выглядеть лучше, помолодела. Проводила меня на вокзал, не плакала. С Победой — говорит — возвращайтесь все вместе. Вагоны дернуло, она шла и махала платочком. Я знала, она улыбается сейчас, а придет домой и горько заплачет.
…И опять мелькают в пути города, деревни, села, леса и поля моей Родины. С хорошим настроением приехала в город Елец. На месте госпиталя стоит другая часть. Никто не знает, в какую сторону уехали наши машины. С надеждой останавливаю мчащиеся вперед машины (началось наступление). Нет, не знают. Неожиданно вижу знакомое лицо.