Скальпель и автомат
Шрифт:
Все успокоились. Петя Кутуев привез газеты и почту. Ира читает вслух. Валя разносит чай, Тома пишет письмо раненому. «Сестра! Побриться бы!» Для нас это страшный вопрос. «Цирюльник» бреет в день несколько человек раненых, часть госпитальных. Меня долго уговаривают. Я бритву держу нетвердо, но что делать? Раненых много, зарастают быстро. Вот лукаво предложена опасная бритва, предварительно направленная на ремне. Стою на коленках на нарах, намылила лежачего раненого. Щетина, как проволока. Рука трясется, боюсь, обрежу. Кое-как половина лица выбрита. Сосед говорит: «Половина — молодой, половина — старый!» Вздыхаю свободней, но раненый трагически умоляет: «Родная! Больше не вынесу!» Под общий хохот, сконфуженная возвращаю бритву. Оказывается, это бывалый солдат и знает, что сейчас
Начался вечерний обход. Скоро должна быть эвакуация.
16 июня. В этот поток много контуженых. Одни совсем безучастны, другие получше. Утром эвакуация прошла благополучно, без налета мессеров. А перед обедом вызывают меня в штаб, какие-то военные сидят, спрашивают: кто я, откуда, помню ли я раненых, партийность. Чудные вопросы. Спросили бы чего надо, отвечу. Конечно, всех раненых не запомнишь. Можно посмотреть по книге регистрации, куда направлен (с кем шел, с тем и лежит), все просто. Покажите, где лежат раненые. Иду, показываю. Офицера Зверева повидать надо, это 115 ОСБР. Зверев был контужен, а сейчас лежит шинель. Ну, вышел, мало ли что надо. Спрашиваю у рядом лежащего. Отвечает, что после обхода врача вышел. «Вспомните все, что говорил врач». «Врач сказал, что контужен, 3–5 дней, скоро они будут слышать. В госпитале мест мало, надо собрать группу и отправить на долечивание в выздоравливающую роту». «А оттуда в свою часть не попадешь!» — добавляет раненый.
Вот и все. Видно, старший, в плаще, начал мне выговаривать: я отвечу за ушедшего из госпиталя, меня под трибунал надо отдать — шпионов покрываем. Смотрю растерянно. Раненые все отвернулись, молчат. Слушаю. Сколько раненых, да разве усмотришь! Да мы никогда и не знали, что надо смотреть. Бывает, приедет машина из части, командир попросит отпустить выздоравливающего в свою роту. Посмотришь рану — пожалуйста! Он там быстро поправится. «А что он сделал?» — спросила я. И тут на меня оба стали кричать, отчитывать, да так и не ответили.
Прошли годы, но Зверева я не забыла. И вот в Москве на встрече ветеранов 65-й армии вижу — Зверев, такой же, почти не изменился, только уже полковник, весь в орденах. Прошло тридцать с лишним лет. Подойти и спросить? А что спросить? Тогда спрашиваю одного, другого офицера из штабных. Говорят, герой, всю войну на глазах. Рассказала Звереву, как его искали, а он ответил мне: «Стал слышать после контузии. Смотрю, наша машина раненых привезла. Меня помнят, ждут, командиры нужны на передовой. Обратно машина отправляется. Ваш персонал с ног сбился, раненых принимают. Мешать не стал и уехал в свою часть, там с начала войны. Кстати, шофер и раненые сказали, что получить награду надо».
…На улице гудки машин — привезли раненых. И снова в баню, в дезкамеру белье, в перевязочную, в сортировку и по палатам. Надя осталась дежурить на ночь, можно не беспокоиться. В небе гудят невидимые самолеты. Недалеко от госпиталя идет большая дорога. Военной магистралью называют ее раненые. Мессера налетают и ночью и днем на бесконечно идущие наши части. Зарево, взрывы и звук пикирующих самолетов тревожат раненых и привыкший ко всему персонал. Часто самолеты входят в пике над госпиталем, и ходячие рвутся к дверям палат. Но главное — не обнаружить госпиталь. До сих пор наш канатный завод не страдал от бомбежек. За агитацию берутся сами раненые офицеры. Их в этот раз много. Капитан Штыпуляк Василий, старший лейтенант Шестаков, Струков Вася и другие своим примером, силой воли, мужеством показывают пример, поддерживают дисциплину. Рассказывают поучительные боевые эпизоды. Но в это наступление, как никогда, у меня в госпитальном, тяжелом, отделении умерли старший лейтенант Астахов (дистрофия и тиф), старший лейтенант Егоров, раненый в голень (газовая гангрена). Сколько труда, но не сберегли.
На часах 7.00. Утро радостное, приветливое, теплое и ленивое. По тропинке мимо сгоревших домов иду в столовую. Навстречу старшина. Он часто придирается к тому, как приветствую.
— Вы что, в балете? Повторить приветствие!
Нарочно плавно веду руку к пилотке и в последний момент выпрямляю пальцы. Так нас учил
— Что за часть?
— Товарищ генерал… — замялась я, приподнимаясь на цыпочки и вытягивая шею, стараясь увидать знаки на погонах.
Свита переглянулась. Пряча улыбку, генерал нагнул правое плечо, поправляя уздечку у коня. Чувствую, что уши мои покраснели, волнуюсь.
— Товарищ генерал-лейтенант! Вверенный вам госпиталь расположен рядом. Лейтенант медслужбы Корсакова!»
Чеканю во весь голос и отступаю от морды коня. Вот под ногами и тропинка. Воину приятно подшутить. Нетерпеливый конь перебирает ногами (конечно, с согласия хозяина) и теснит меня по крапиве, которая в изобилии растет на пепелищах и пустырях. Жалит она полоску ног, от кирзовых сапог до короткой юбки. Но это пустяки. Говорить с генералом, который водит в бой, разрабатывает операции наступления и гонит немчуру с родной земли… Которого любят и уважают. Боятся разгневанного взгляда этого молодого и красивого генерала. Я, как лейтенант медслужбы, слушаю его и стою по уставу, отвечаю на вопросы. А во мне все поет, как будто бы второе «я» удивленно подмечает то, что уставному лейтенанту невдомек. Вот опять чуть наклонился самый красивый генерал. Выбились из-под форменки волнистые густые волосы. Волевое лицо с черными бровями, а глаза искрятся, смеются.
— Хорошо к вам относится начальство? Кормят как? Вы молоды, мой лейтенант!
— Все хорошо в вверенной вам части! Жалоб нет!
И вдруг второе «я» улыбнулось и добавило смущенно:
— Вы тоже молоды, товарищ… мой генерал-лейтенант…
— Лейтенант медслужбы!
— Есть, товарищ генерал-лейтенант!
Бледнею, испуганное второе «я» спряталось, остался только уставной лейтенант.
— А вы мне нравитесь, лейтенант. Хотите у меня работать? Прикреплю санитарную машину. Все время впереди, работы не так уж много. Хотите посмотреть, как завтра враг будет удирать? Все сами увидите, как и что. Вечером скажете ответ.
— Есть вечером дать ответ!
Генерал ждет чего-то еще с минуту, но перед ним испуганный, растерянный уставной лейтенант. Круто повернул коня генерал-лейтенант, в облаке пыли удаляется по дороге, а за ним скачет свита. Топот копыт все тише и тише. Задумчивая, почесывая одной ногой другую, выхожу из крапивы. Такой чудесный день подернулся пылью заботы. Очень соблазнительно посмотреть на наступление наших войск, собственными глазами увидеть, как во взаимодействии все военные силы по сигналу этого человека пойдут вперед. До сих пор видела только то, что осталось на поле боя от наступления: все искалечено — техника, люди. Стоны, кровь, трупы.
Навстречу из столовой вышел капитан Александров, без пальцев на руке, партиец, работает хорошо по снабжению, уважаемый. «С генералом говорила, а сама мрачнее тучи. Наболтала что-нибудь лишнее? Ну, иди завтракай! Все остыло». Приветствую и отвечаю: «Хвалила госпиталь, начальство, не потому, что все хорошо, а потому что это мой родной госпиталь, а я его винтик». Кушаю, а сама все думаю о встрече. Зачем приезжал генерал? Почему, поговорив, вернулся по прежней дороге? Как быть? Какой он красивый и добрый на вид. Лицо мое пылает. Выйдя из столовой, смотрю на дорогу. Хочется уйти далеко-далеко. Это со мной впервые. А работа? А госпиталь? А раненые? Первый раз за годы войны все ушло на второй план. А уж не влюбилась ли я? Пожалуй, да! Все поет во мне. Никогда так не было. А как же госпиталь! А как меня встретили? Нет, это вторая моя семья. Во имя чего?.. Увидеть наступление? То есть, как падает раненый боец, как последней силой воли встает, кричит «За Родину! Ура!» и падает. Как умирает, обняв родную землю, оставив семью? Как бегут фашистские орды? Нет! Если буду жива, увижу в кино наступление. Не смогу оставить свой огромный, порой невыносимо трудный, бессонный долг! Не могу! Это правильное решение разума, но тогда не увижу его…