Скальпель, пожалуйста!
Шрифт:
От перекрестка, помедлив, двинулся к нам человек в форме. И как я его раньше не заметил? Этакий папаша в летах с налитым, как яблоко, лицом. Похоже, у него гипертония. И сразу:
— Попрошу ваши водительские права! Вы знаете, какое нарушение вы допустили?
— Да, разумеется. Мне надо поскорей в больницу, а я тут плохо ориентируюсь. В последний момент только сообразил, что оказался в левом ряду.
Он долго разглядывал мои права. За нами останавливались все новые и новые машины. На перекрестке не были зажжены фонари. В переулке кто-то уже начал
— Вот видите, что может получиться, когда без предупреждения делают разворот.
— Но ведь за мной никто не ехал, — отговаривался я.
Это подлило масла в огонь.
— Правила существуют для всех! — назидательно сказал он. — Вы выехали из потока и пересекли черту. За это водитель облагается штрафом.
Не знаю, почему он не дал мне немного отъехать от перекрестка. Я сам уже стал нервничать от нараставшей кутерьмы. И ко всему еще захныкал Узлик:
— Я хочу писать…
— Надо немножко подождать, — сказала Итка, тоже начавшая терять терпение.
Он разревелся.
— Хочу писать, — повторял он. — Сейчас, вот тут!
— Ну, тогда вылезай! — оборвала она его. — Иди туда, на тротуар, где кустики.
— Придется вас оштрафовать, — сказал опять постовой и вытащил блокнот. — Хотя вы и нездешний. За нарушение правил.
Я был готов на что угодно, лишь бы сдвинуться с этого чертова перекрестка.
Витек сунул в окно голову.
— Не могу расстегнуть. А мне очень хочется писать!
Я вылез из машины. По одну ее сторону — человек в униформе, по другую — мальчонка, у которого заело молнию. А на тротуаре — кучка любопытных! Я бьюсь над этой дурацкой молнией — и ничего не получается. С обеих сторон уже трубят клаксоны. И в довершение всего Итка начинает совершенно неуместно хохотать.
Наконец молния поддается. Но Витек и не думает бежать куда-то в кустики — обрадованно расставив ноги, широкой дугой поливает крыло нашей машины. Нет, я, кажется, сейчас разорву этого мальчишку! Кончил. И как ни странно, сам застегнул молнию. Потом остановился перед постовым:
— Дашь мне тоже листочек?
Постовой засмеялся. Вырвал с обратной стороны блокнота кусок чистого листка и вложил Узлику в руку. Потом погладил мальчика по голове.
— Езжайте, — сказал он мне благосклонно, — и другой раз будьте внимательней.
Да, после всех своих сакраментальных действий отпустил нас с миром!
— Так что нам Узлик ко всему еще сэкономил деньги на мороженое… — хохотала жена, и мы с Витеком ей вторили.
Я чуть ли не готов был поверить, что всю сцену с молнией мальчишка разыграл, чтобы помочь нам выпутаться из этой истории. Но столь исключительную изощренность мог проявить разве что взрослый.
Мороженое мы взяли на всех: кто знает, сколько придется проторчать в больнице — потом на это может не остаться времени. Мальчик съел две порции. Заказал себе лимонаду и пирожное «безе». Уходить из кафе ему не хотелось. Пришлось пообещать, что мы пойдем обедать, когда будет готов снимок, — тогда только он дал себя увести.
Но на этом наша одиссея не
Коллеги приняли меня очень радушно. Витеку надо еще раз сделать томографию? Конечно! О чем речь? А если я интересуюсь, тут у них есть несколько уникальных снимков. Опухоль в третьем желудочке. Паразитарная киста, которая никаким другим методом не обнаруживалась. Полость абсцесса, который, видимо, самостоятельно прорвался. Больной жив, да.
Нас с Иткой это, разумеется, интересовало. Витеку между тем сделали томографию — скоро увидим результаты. Мальчишка был опять в своей стихии, забавлял лаборанток и секретаршу. В карманы ему напихали конфет. Дали цветных карандашей. Причина, по которой лично я привез сюда ребенка, не укладывалась в их сознании.
Я слышал, как лаборантка приглушенным голосом спросила:
— Пан профессор — твой дедушка?
Расшалившийся Узлик состроил хитрую мордочку и посмотрел на лаборантку.
— Да, — кивнул он и сам же рассмеялся.
Потом из кабинета пришел врач и разложил перед нами снимки.
— Мне страшно жаль, что именно в вашей семье… — мямлил он растерянно. — По сравнению с прошлым анализом, к сожалению, значительные изменения к худшему.
— Да это вовсе не мой внук, — запротестовал я. — Не принимайте его всерьез, это он так, болтает. Я бы хотел его без задержки прооперировать и потому приехал сам. Дело не терпит отлагательств.
— Понимаю, понимаю!
Он не поверил ни одному моему слову. Через минуту появился доцент. И опять мы разглядывали каждую тень на этих роковых снимках. Вид у доцента был очень серьезный. Результаты обследования он формулировал осторожно.
— Когда его смотрели тут последний раз, я еще не знал, что он из вашей семьи… — произнес он с видом глубокого соболезнования и голосом, как у священника на похоронах.
— Да, правда, это не наш внук, — подтвердила Итка. — Мы бы не стали скрывать.
— Ясно, ясно, — улыбнулся доцент. — Не будем говорить об этом… И все-таки ужасно, когда именно нейрохирурга постигает такое. От всей души желал бы, чтобы случай был разрешимым… Но к сожалению…
Мы махнули рукой. Навязали нам внука, пусть будет по-ихнему. Томограммы они сделали великолепные. Вот это, я понимаю, изобретение! Щелк — и машина выбрасывает снимок, четкий, как из анатомического атласа. Все на нем видно. И при этом никого не надо мучить, больным нечего опасаться болезненных уколов. И правильно, что за такое дали Нобелевскую премию.
На обратном пути мы по ошибке попали в ресторан первого класса. Так заговорились с Иткой о томографии, что заметили это, уже сидя за столиком. Перед нами были декоративные пирамидки из салфеток, поблескивала спиртовка для разогревания соуса.
Узлик был в восторге, как всегда в предвкушении еды. Подпрыгивал на стуле, оглядывался и даже подошел к соседнему столу — посмотреть, что у них на тарелках.
Мы попросили меню и стали вполголоса совещаться. Витеку надо взять что-нибудь легкое. Ни специй, ни жареного. Курицу тоже не стоит.