Скандальная молодость
Шрифт:
Необычно покорный, он закрылся шапкой, чтобы не смотреть на меня, и, уходя с отмели к своей лодке с петухом, держал плечи уже не так гордо, как обычно. Я подумала о двусмысленной фразе, с которой он мне вручил деньги: то, что ты поняла меня, подтверждает, что то, что ты едешь с Пезенти, правильно, но помни, что никогда не следует поддаваться очарованию ни одного мужчины, ни одной идеи, и думать нужно только о выгоде.
Фразу эту я начала понимать, когда Ченси у меня за спиной закричал: возвращайся! И я, уходя по отмели, крикнула в ответ: возвращайся! Так мы прощались друг с другом — даже те, кто не отправлялся
Лодка отошла от берега Помпонеско, и Дзелия проводила взглядом ее тень, которая перемещалась по широким лестницам плотин и понтонам, безлюдным, как аллеи, ведущие вглубь материка, и далекие площади, окаймленные колоннами: это одиночество продлилось до Дозоло. На реке в это время наступил мертвый час, когда люди, исчезая, кажется, демонстрируют собственное изумление перед тем, что они — люди воды. Дзелия узнавала молчание реки, огни в старых руслах, чувствовала ее, как некое глубинное измерение самой себя, которое объяснялось только принадлежностью к общей магии.
Пейзаж оживился, когда показались плотины Мильорини, и они прошли мимо обломков старого понтонного моста. Здесь пожилой человек спустился по лесенке и сел напротив Дзелии рядом с устало дремавшими рабочими из песчаных карьеров.
— Чезаре Карра, — непринужденно представился он.
И сразу вполголоса начал свою литанию:
— Я не социалист. Не коммунист. Не анархист. Меня не привлекали к суду ни по политическим, ни по уголовным обвинениям. Я перепробовал множество занятий. Вот уже пять лет держу механическую мастерскую в Виадане, лицензия в порядке.
Он говорил, глядя в землю. Потом закурил короткую сигару.
— Мне шестьдесят лет и у меня один принцип: не лезть в чужие дела. Я знаком с Гвидо Пезенти, так как его мать — урожденная Годи ди Казальмаджоре, а мой отец служил в этом благородном семействе дворецким.
Дзелия дождалась, пока он закончит, и в свою очередь начала:
— Вы в управлении полиции хорошо меня знаете: это мои гарантии, потому что вам известна вся моя подноготная. Во всяком случае, я никому никогда не причинила зла, только себе. У меня никогда не было ни желания, ни возможности заниматься политикой. У меня нет никаких взглядов, меня интересует только моя скромная жизнь, жизнь простой женщины; ни разу, хотя у меня и была такая возможность, я не скомпрометировала высокопоставленных лиц, с которыми встречалась, так что они могут вспомнить обо мне только хорошее. Это неопровержимо доказывает мою благонадежность, имена и адреса людей, которых я имею в виду, я могу вам предоставить.
Я совершенно точно помню, когда встретилась с Пезенти, это было на следующий день после знаменитого пожара на сахарном заводе Тавернелле, 12 апреля прошлого года, на празднике в Мотта Балуффи, я тогда пошла на танцы в Босконе делле Кавалле. У меня есть свидетели, которые могут подтвердить, что, как только мы ушли с танцплощадки…
Карра кивнул, продолжая разглядывать носки своих ботинок.
— Хорошо, — одобрил он.
Но Дзелии показалось, что он ее совершенно не слушал. Она увидела, что он разворачивает газету и демонстративно раскладывает ее
— Это трудная Тобре, — сказал он.
— Почему? — спросила Дзелия. — Ченси говорил, что все делается с самыми лучшими намерениями. Складывается впечатление, что это мы должны были заплатить за право участвовать.
— Гореплаватель все время врет.
Гвидо Пезенти появился, когда в Габбнонн, белых, как солончаки, зажигали первые огни. Они обменялись рукопожатиями, пристально посмотрели друг другу в глаза; Дзелия поняла, что Карра тоже никогда с ним не встречался. После чего они замолчали, глядя в пустоту: это был самый неловкий момент Тобре. Притворство одного впервые столкнулось с риском не суметь приспособиться к притворству другого; инстинктивные симпатии или антипатии, чтобы не сказать недоверие и страх, могли непоправимо испортить отношения.
Пезенти тоже продекламировал начало своей литании:
— Что касается чувства, которое я испытываю к Дзелии Гросси, могу сказать, что это главное, что у меня есть в жизни. Своими ошибками эта женщина помогла мне понять мои; своим характером она помогла мне обрести доверие к обществу, к которому я в прошлом относился скептически. Сейчас я другой человек, способный придать смысл даже своей работе, которую можно было бы считать просто демонстрацией определенной ловкости, если бы достигнутые мной успехи не убедили меня в том, что посредством этой новой и вместе с тем старой, как мир, формы отваги я высоко несу знамя нашей Родины во всем мире. Подобными успехами я всецело обязан Чезаре Карра, без помощи которого в крупнейших столицах Европы…
— Европы? — поразился Карра.
— Да, — подтвердил Пезенти. — В Париже, в Берлине, в Варшаве…
— В Париже?
— Я вам расскажу про эти города, и не только про них, с такими подробностями, что вам покажется, что вы прожили там всю жизнь.
Наступила ночь. В Скордзароло сигнальные огни постоянно мигали на горизонте, и не ощущалось ни малейшего человеческого присутствия.
— А что у тебя за работа? — неожиданно спросила Дзелия.
Впервые Пезенти посмотрел на нее действительно внимательно.
— У нас будет время поговорить.
— Вы серьезно? — отреагировал Карра. — Это Тобре, а не увеселительная поездка. Нас могут прикончить даже здесь.
— Да, — признал Пезенти. — Прошу меня извинить. Я как раз думал об абсурдности нашего положения.
— А в чем дело? — с подозрением спросил Карра.
— В том, что я мог бы оказаться кем угодно. И обмануть вас, говоря, что я такой-то, будучи на самом деле совсем другим. Но, несомненно, я одинокий мужчина, у меня нет возлюбленных.
Он улыбнулся Карре:
— И механиков тоже.
— Это нас мало волнует, — парировал тот. — Нам платят не за то, чтоб мы тебя жалели.
Пезенти по-прежнему улыбался.
— Я не для вас говорю. Я имею в виду, что одинокий человек выглядит более подозрительно. Мир боится одиночества еще больше, чем смерти, и поэтому не доверяет существам одиноким. Вот почему вас отправили вместе со мной в это путешествие.
Карра откинулся на спинку, демонстративно отказываясь от почтительной позы, которую сохранял до этого момента.