Скандальный роман

Джиллиан Алекс

Однажды мы встретимся с ней и поговорим по душам, но пока рано. Впереди еще много веков и дел, которые требуют завершения.

А сегодня у меня будет шанс проявить свои способности в полной мере. Я предчувствую игру, кровавое пиршество, и я устрою настоящее представление, но не для собравшихся на площади зевак, а для той, которая должна осознать, что сопротивление бесполезно.

{Ты думала, что знаешь, что такое страх, Мандиса? Ты ошибаешься.}

У настоящего страха мое имя, и скоро ты почувствуешь его всеми фибрами души, он коснется тебя своими темным дыханием, поселится в твоей душе, чтобы приветствовать меня, когда я приду за тобой.

— Амид, все готово для казни, — сообщает Даг, врываясь в покои. Его глаза горят в предвкушении. Мои стражники так же безжалостны и кровожадны, как я. Минты, у которых в распоряжении нет сотен лет, так спешат жить, но иногда для того, чтобы остро ощутить все мыслимые и немыслимые оттенки эмоций и чувств,

он переходят черту… и там, за гранью, в кромешной тьме сознания, пропитанного грехом и смертью, их жду я.

Через несколько минут я выхожу на центральную площадь, раскинувшуюся перед дворцом. Место казни обнесено невысоким каменным ограждением, вокруг которого располагаются заполненные зеваками трибуны. А за последними рядами деревянных скамей толпятся те, кому не досталось мест. И те и другие выкрикивают подстрекательные лозунги, бросая камни в приговоренных, которые, обречённо опустив головы, стоят на возвышении. Их руки подняты над головой и скованы железными браслетам, вмонтированными в широкий каменный столб, вокруг которого и расположены заговорщики. Собравшийся люд свирепствует и требует начать экзекуцию. Изредка приговорённые поднимают взгляд, чтобы отыскать в толпе хотя бы одно сочувствующее им лицо, но милосердие чуждо народу Элиоса, когда дело касается публичной казни. Публика жаждет крови не меньше, чем я. Всеобщая потребность в насилии опьяняет. Это их выбор, я даже еще не начал свою игру. Бой барабанов приветствует меня, и зловещая тишина зависает над площадью, когда я иду сквозь расступающихся в страхе минтов к месту казни. И в этот момент я осязаю страх мятежников, которые, почувствовав приближение своей неминуемой судьбы, одновременно подняли головы. Их взгляды, наполненные ужасом, прикованы к моему лицу и обнаженному торсу, на котором горят черным пламенем древние символы. Я поднимаю руку с занесенным хлыстом и ударяю по земле, со свистом разрезая воздух и вызывая всеобщий испуганный возглас в толпе. Облако пыли и грязи поднимается вверх, капли яда с шипов, покрывающих хлыст по всей длине, попадают на какого-то из близко стоящих зрителей, и до меня доносятся болезненные крики, которые быстро затихают. Яд орана действует мгновенно. Я снова заношу руку вверх, и сборище минтов пятится назад, опасаясь нового удара ядовитого хлыста. И снова рокот потрясения проносится над площадью, когда от моего запястья к обнаженным плечам, передвигаясь под кожей, черными кляксами поднимаются руны, перемещаясь и складываясь в слова заклинания. Один из судей Нуриэля произносит речь, но его вряд ли кто-то слышит кроме него самого. Все взгляды прикованы ко мне. Я — то самое чудовище, которым пугают маленьких девочек перед сном, я тот зверь, которого боится каждый житель Элиоса.

— Во имя Правителя Нуриэля Эриданского! — произношу громовым голосом, разлетающимся над площадью. Поднимаю голову и смотрю в лицо Нура, который наблюдает за казнью с балкона в сопровождении жены и слуг. Он едва заметно кивает мне, призывая к действию.

— Моими руками свершится правосудие. Эти люди предали своего Правителя, подвергли сомнению законность его власти. Их наказанием станет смерть, — громогласно заканчиваю свою речь, обводя взглядом притихших на трибунах зрителей. Я опускаю руку вниз, и под возобновившийся бой барабанов двигаюсь медленным шагом к ограждению, со скрежетом волоча за собой страшное орудие казни. Собранные на затылке волосы открывают вид на мои безобразные шрамы, но никому и в голову не придет, что получил я их не в кровавых боях, в которых сражался сотни лет во имя своего Правителя, а от рук девушки, покорить которую так и не смог. Воистину говорят: сила женщины в ее слабости. А еще в коварстве и вероломстве. Но мои бастионы больше не дрогнут. Она примет мою власть. Или погибнет. Третьего не дано.

Поднимаюсь по ступеням к круглому каменному постаменту, в центре которого возвышается столб с прикованными к нему мятежниками. Двое мужчин и женщина. Жалкие фанатики, слуги Ори, отступники, не признающие силу Пророчества и его истину. Я смотрю в глаза каждого не больше нескольких секунд, чтобы выявить самое слабое звено того, кто беспрекословно впустит меня в свой разум и сделает всю грязную работу. Эта часть казни самая интересная и несомненно самая зрелищная. Играть душами людей, ставить их на колени силой своей воли, даже не прикасаясь, не говоря ни слова — что может быть приятнее?

Народ Элиоса, который явился на площадь за представлением, которое удается увидеть нечасто, оживает, призывая меня начать скорее. Я ощущаю их жажду и трепет. Никогда еще на трибунах во время казни не был столько минтов. Даже Главы Пересечений, темные и светлые маги и жрецы явились, чтобы посмотреть, как личный жрец Правителя Элиоса осуществляет казнь мятежников. Я чувствую их любопытствующие взгляды. Сотни, тысячи глаз, которые обтекают мое тело, посылая адреналин по венам, наполняя энергией и силой. Но даже среди многих тысяч взглядов я с лёгкостью могу распознать один, наполненный страхом и ненавистью.

{Она рядом…} Вдыхая прохладный воздух, наполненный страхом закованных в железные браслеты жертв, я ощущаю острые горячие стелы гнева и ярости, бьющие

мне в спину. Непокорная огненная рия рядом. А, значит, публичная показательная казнь заставит содрогнуться каждого, кто пришел посмотреть на кровавое представление.

Мое внимание снова переключается на приговорённых. Я уже знаю, кто станет моими руками. Женские души слабы перед моими чарами, беззащитны. Многие из них, глядя в мои светлые глаза, не верят, что они могут принадлежать чудовищу, но заблуждение длится всего несколько секунд. Проходит мгновение, прежде чем они понимают, что видят на глубине моих расширяющихся в предвкушении зрачков свою собственную погибель. Тьма затягивает радужки глаз, поглощая их. Я подхожу к темноволосой женщине, чувствуя отчаянное сопротивление, ее глаза наполнены слезами, губы искусаны в кровь, но едва уловимый запах вожделения уже витает в воздухе. Я наклоняю голову набок и, протягивая руку, касаюсь кончиками пальцев ее щеки, запуская темные рунические символы под ее кожу.

— Прими меня, женщина, и я сделаю так, чтобы ты не познала боли, — посылаю я ей свою мысль, и она содрогается всем телом, потому что следующее, что она видит, это себя с раздвинутыми ногами, похотливо вихляющей задницей в такт мощным движениям моего тела, вбивающегося в ее, истекающее влагой. На глазах беснующейся в экстазе толпы и тех, с кем она вошла на эшафот, женщина изгибается всем телом, натягивая металлические путы на запястьях, отчаянно пытаясь отвести взгляд. Мои пальцы скользят по ее вздрагивающей, покрывшейся липким потом шее, задерживаюсь на пульсирующей ямочке горла, улыбаюсь, посылая новый образ, проникая глубже, заставляя мысленно кричать. Слезы, стекающие по щекам, окрашиваются в розовый цвет. Я улыбаюсь, касаясь их подушечками пальцев, и наношу решающий ментальный удар, разбивая остатки ее воли и гордости. Подношу палец, окроплённый ее слезами, к губам, и она облизывает его, погружая в свой рот и лаская точно так же, как в посылаемых мной образах ее губы глубоко принимают мой член. Резким движением раздираю ее платье по всей длине, обнажая красивое стройное тело. Рукояткой хлыста обвожу напряженный сосок, не отводя взгляда от пылающего лица, залитого кровавыми слезами. Закатывая глаза, девушка стонет, проваливаясь в эротические видения, которые я продолжаю прокручивать в ее голове. Опускаюсь рукояткой хлыста по трепещущему животу и ниже — к влажной неприкрытой промежности. Одно прикосновение, и она содрогается, охваченная неистовым, самым мощным в своей жизни оргазмом, и это уже не ее видение, не мои образы, это реакции ее тела, которые видят все на трибунах. Я слышу возбужденный шепот женщин в толпе, презрительные выпады мужчин, обзывающие приговоренную шлюхой и развратницей. Но сама девушка ничего не слышит, я держу ее волю слишком крепко. Я сейчас единственный, кого она видит, я центр ее Мироздания, я ее Бог. Свободной рукой я расстёгиваю железные путы на тонких запястьях под возмущенный рокот зрителей. Они думают, что своим похотливым телом она купила свободу. Глупцы.

Девушка делает шаг вперед, и я поднимаю ее лицо за подбородок, неотрывно глядя в глаза. Блаженная улыбка скользит на прокушенных губах, когда я вкладываю хлыст в ее пальцы. Нежно провожу кончиками пальцев по линии впалых скул девушки и отступаю назад.

Обнаженная и прекрасная, с разметавшими по плечам черными кудрями она напомнила мне Минору, которая с такой же грацией и лёгкой поступью и обманчиво нежной улыбкой подкрадывалась незаметно к своим жертвам, безжалостно уничтожая бесконечное количество жизней, пытая и уродуя тела, прежде чем забрать души. Но даже ей никогда не удавалось устоять перед моими эротическими иллюзиями, которые мы не раз воплощали в жизни.

Хлыст в руках девушки оживает, когда она поднимает руку и, глядя с блаженной улыбкой в лица своих вчерашних соратников, наносит первый удар. Один из мужчин является ее родным братом, а второй — мужем, я увидел, как много они значили для нее, пока по крупицам забирал душу. Но я не солгал, пообещав, что она не почувствует боли. Ее сейчас нет в этом теле, наносящим один за другим точные безжалостные удары мужчинам, которых любило ее сердце. Острые шипы, обильно смазанные ядом орана, жалят прикованные тела, безвольно обвисшие на металлических скобах, плотно удерживающих запястья. Одного прикосновения шипов достаточно для мучительной смерти, но она не жалеет сил, и хлыст вновь и вновь взметается ввысь, с рассекающим звуком вспарывая кожу мужчин, чьи души уже покинули растерзанные тела. Кровь стекает по ступням вниз багровыми ручьями, кровь покрывает обнажённое вспотевшее от усилий тело женщины, кровавая дымка поднимается в воздух. Алые брызги повсюду, на лице, на волосах, на носках моих сапог и на кожаных брюках, облегающих ноги и бедра, как вторая кожа.

— Хватит, — произношу я, обращаясь к женщине. — Достаточно.

Она застывает, замахнувшись для очередного удара, и, не смея ослушаться приказа, опускает руку. Разворачивается ко мне и медленно приближается. Безумный взгляд прикован к моему лицу, когда ее колени опускаются на обагренные кровью каменные плиты. Протягиваю руку, и она прижимается к ней горячими губами. Тыльной стороной ладони я стираю слезы и алые капли с ее щеки, которой она неистово прижимается к моей руке.

— Закончи казнь, — приказываю я почти ласковым голосом.