Скарабей

Радищева Наталия

– Когда я был молод, – задумчиво произнёс Гриша в ответ на язвительные улыбки молодых людей, – то мог за обедом съесть быка и остаться голодным. – И засмеялся.

– Представь, Гришенька, и я тоже, – добродушно подхватил Родовский. – Но годы идут, добавляя нам болячек и оставляя всё меньше радостей. В том числе и гастрономических.

В угоду хозяину, и молодые люди с умильными улыбками уставились на Марципана, отчего тот подавился утиной костью.

После ужина гости уселись за настоящий, покрытый зелёным сукном карточный стол и углубились в игру. А молодые люди встали за их спинами, изображая то ли болельщиков, то ли массовку. Марципан не знал чем заняться. Он прошёлся по комнате и

обратил внимание на интересную деталь. У Родовского было множество изображений одного и того же жука. На скатерти, на рояле, между потрёпанными корешками книг, в основании подсвечников – везде были жуки. Янтарные, малахитовые, бронзовые и просто вышитые на салфетках гладью. Крупные, средние, маленькие. Марципан разглядывал их с таким неподдельным интересом, что один из молодых людей, подойдя сзади, не преминул спросить:

– Понравились вам жучки?

Марципан радостно кивнул.

– Это скарабеи, – глаза молодого человека загадочно блеснули. – Символ мужества и воинственной добродетели. Их почитали в древнем Египте. Жители страны фараонов и пирамид изображали этих жучков на подножиях статуй своих героев. Они были уверены в божественном происхождении скарабеев и считали, что все они одного пола…

– Одного? А какого? – спросил Марципан со свойственной ему непосредственностью. И покраснел, сознавая нелепость своего вопроса. Молодой человек смерил его высокомерным взглядом и процедил:

– Мужского! Какого же ещё?

Он хмыкнул и исчез также внезапно, как появился, а гостей позвали пить чай. К чаю был замечательный яблочный пирог и много сортов варенья. Ближе к полуночи Миллер пошёл проводить Марципана. Поймал ему такси и отправил домой, а сам остался у Родовского до утра.

Эта вечеринка оставила в душе юноши глубокий след. Он понял, что попал в круг непростых людей, отделённый от остального мира высокой стеной, повыше, чем ограда Мосфильма. Юноше предлагался выбор. Он мог остаться в этом кругу, а мог уйти. Марципан предпочёл остаться. Ему понравились друзья Миллера. Самым близким из них был, конечно, Родовский. Всю жизнь Марципан желал стать на него похожим. Всю жизнь тянулся к этому идеалу, но так и не достиг его. И сейчас, на шестом десятке, у него было всё, что тогда у Родовского. Не было только настоящей породы. В отличие от режиссёра, скончавшегося, через пять лет после описанных событий, Марципан бывал по-бабьи трусоват, излишне суетлив и не уверен в себе. Но внешний рисунок своего облика и образа жизни скопировал с Родовского достаточно точно. Он даже отлил себе перстень – печатку из серебра, с изображением скарабея и носил его, не снимая, в знак принадлежности к особой касте людей. Он тоже стал скарабеем.

В июне начались съёмки «Соловья-разбойника». Родовский был в приподнятом настроении. Ему нашли замечательную натуру. Место на перепутье многих дорог, в самом центре России, на стыке Саратовской и Пензенской областей. Великолепный пейзаж: лесная чаща, заросшее озеро и монастырь. Монастырь сохранился только на одну треть, но этого было вполне достаточно, чтобы разместить в его кельях киногруппу и художникам сотворить из его колоритных, с низкими сводами помещений настоящие княжеские палаты. Дирекция местного краеведческого музея под расписку одолжила Родовскому серебряные с позолотой чаши, братины и другую старинную утварь. Когда актёры прибыли на место съёмок, всё уже было готово.

Марципан был счастлив. Тишина там была такая, что отчётливо слышен был не только хруст ветки, но даже комариный писк. Ввиду близости мрачного, затянутого ряской озера, комаров там было видимо-невидимо. Но Родовский говорил, что это именно то, что нужно. Именно у таких диких озёр, в таких дремучих лесах, на таких пустынных дорогах и водились в старину соловьи-разбойники.

Первые

два дни прошли в непрерывных хлопотах. Марципан возвращался в свою крошечную келью к полуночи и замертво падал на раскладушку. На третий день он узнал, что у Миллера опять депрессия. Родовский ходил встревоженный, грустный. Он боялся, что это надолго. Под вечер третьего дня он взял Марципана под локоть и попросил его помочь, понаблюдать за Миллером. Сказал, что Гриша привёз с собой пистолет, полученный в подарок от какого-то рьяного поклонника, военного, и есть опасение, что он может пустить оружие в ход.

Марципан перетащил свои вещи в такую же точно келью, по соседству с Гришиной, которая находилась отдельно от остальных, в самом дальнем корпусе монастыря, и вечерами, ложась на раскладушку, отчаянно боролся со сном, прислушиваясь к тому, что творится у Гриши. Но там было тихо. Дверь кельи Миллера была всё время заперта. Он покидал её очень редко, отказывался от еды, ни с кем не разговаривал. Родовский говорил, что Гриша всё время лежит, отвернувшись к стене, и молчит. Он запретил, кому бы то ни было, тревожить артиста, но сам был обеспокоен ни на шутку. Съёмки находились под угрозой срыва.

Две ночи прошли спокойно. На третью прогремел выстрел. Никто из группы его не слышал. Марципан вскочил и, как был, босиком и в одних трусах, бросился к Миллеру. Сердце его отчаянно билось. Он думал, что прошляпил, проспал, не сумел выполнить то, что доверил ему Родовский. И Грише, может быть уже не помочь, и вся съёмочная группа станет его презирать, и фильма никакого не будет, и вообще больше ничего не будет!..

Марципан решил выбить дверь Гришиной кельи, разбежался, надавил на неё плечом, и… она вдруг оказалась не заперта. Он вломился в его келью, полуголый и босой, и сразу кинулся к Миллеру. Гриша был бледен и полностью раздет. Он лежал на кровати, наполовину прикрытый одеялом. Глаза его были закрыты, а левый бок залит кровью.

– Медсестру. Надо позвать медсестру, – пролепетал Марципан побелевшими губами. Его трясло. Он всматривался в обросшее, заострившееся лицо Миллера, пытаясь понять, насколько тому плохо.

– А, Марципан! – сказал Гриша, с трудом приоткрыв веки.

– Я сбегаю?.. – Юноша хотел бежать за медсестрой, но Миллер удержал его за руку.

– Не надо никого звать, – устало сказал он и сел на кровати, прикрыв живот одеялом. – Я прострелил кожу, только и всего. Видишь, ранка уже высохла? – он промокнул кровь концом простыни. Марципан заметил, что у Миллера гибкое мускулистое тело гимнаста. На груди густо росли волосы. К горлу Марципана подкатили слёзы. Он понял вдруг, как дорог ему этот человек, как он счастлив, что Гриша жив.

– Вы… вы, – произнёс Марципан изменившимся голосом, – вы не должны были так поступать. Вы… мы все вас любим…

Марципан отвернулся, чтобы Гриша не видел его слёз. Но тот заплакал сам. Он плакал тихо и навзрыд, ничуть не таясь и не закрывая лица. Слёзы струились по его впалым щекам. Марципан забыл о себе. Ему хотелось вытереть слёзы Миллеру, прижать его к себе, как ребёнка, и гладить, гладить его жёсткие чёрные волосы. Но вместо этого он сказал:

– Вы столько сделали для меня. Чем я могу отплатить вам за дружбу?

– Что ты! Что ты! – прошептал Миллер, вытирая лицо простынёй. – Дружба – понятие бесплатное. Любовь, да. Любовь всегда чего-нибудь требует взамен. Иногда целой жизни. Впрочем, мне ведь ничего не известно о любви, – горько усмехнулся Миллер. – Я не мужчина. У меня никогда не было женщин. Ни-ко-гда!

– А почему? – удивился Марципан.

– Вот почему…

Гриша откинул одеяло и встал перед ним в полный рост. Он был прекрасно сложён и в шерсти, как настоящий мачо, но у него были гениталии годовалого ребёнка.