Скарабей

Радищева Наталия

Но приезжала, снова и снова. Разбушевавшуюся Лизу невозможно было унять. Приняв на грудь, она становилась крикливой и вздорной. В такие минуты Валя не узнавал и даже побаивался сестру. Она начинала придираться к гостье, затевала скандал на пустом месте и даже набрасывалась на неё с кулаками. Юния держалась стоически. Она, как и Валентин, понимала, что Лиза колобродит от отчаяния. Много лет назад, в Ухте, у неё был роман с женатым начальником геодезической партии. Лиза тогда была дипломницей, практиканткой. Она влюбилась не на шутку. Мечтала о ребёнке…

Лиза и Юния переругивались до рассвета. Потом опустошали новую бутылку, мирились и заваливались спать. Валя не мог дождаться дня, когда Юния, наконец, уедет. Когда закончится этот дым коромыслом,

эти бесконечные разговоры про «мармара», «астрономов», «Якутию». Подруги коверкали слова на свой профессиональный лад, горячились, вспоминали какие-то «севера», ругали «камеральных крыс» и без конца пели песни о каких-то таёжных лишениях. Песни были хорошие, но из-за этих попоек, Валя их недолюбливал с детства. Из разговоров подруг, он понимал, что тот, кого не ели комары, кто не носил сапог и не жил в палатке – вообще не человек.

Лиза втайне надеялась, что брат пойдёт по её стопам. Станет геодезистом. Или хотя бы инженером-конструктором. Валентин даже подал документы в Политех города Череповца, но в душе надеялся, что завалит математику. Так и случилось. У него не было склонности к точным наукам. Валя Генералов мечтал о другом. Он хотел посвятить себя кинематографу. Но, чтобы мальчик из провинциального городка, без ярко выраженных талантов, именитых родителей или высоких знакомств попал в мир кино? Для этого должно было случиться чудо. И чудо произошло.

В августе шестьдесят девятого, когда двойка по математике и освобождение от армии по плоскостопию уже были у него в кармане, Валентин чувствовал себя абсолютно счастливым. Он наслаждался полной свободой и бездельем. Спал до обеда, ходил на реку купаться, читал запоем фантастику и все вечера просиживал с Ритой в кино. Однажды Лиза вернулась с работы и сказала, что у неё для него есть новость.

– Плохая или хорошая? – спросил Валя. Это была их давняя привычка, сначала спрашивать, чтобы быть готовым морально.

– Хорошая, даже очень! – провозгласила Лиза. – К нам приезжают артисты. Настоящие, из Москвы.

Для Булкина это было редкостью. На другой день Валя и сам увидел, что с утра

по городу расклеены яркие афиши. Из них можно было узнать, что в ближайшую пятницу в их городок приедет из Москвы гастрольная труппа театра «Советский киноактёр». В программе: выступления с песнями, стихами и рассказами о своём творчестве, а также спектакль «Ночь перед Рождеством» по Гоголю. Такая постановка была не очень уместна в августе, но это никого из булкинцев не смущало.

Невиданное доселе волнение охватило юношу. Валентин почувствовал, что всё это не случайно, что должно произойти нечто особенное, способное повлиять на его судьбу и, может быть, изменить её в корне. Всю неделю он готовился к предстоящему событию. Выгладил свои лучшие серые брюки и шёлковую «ковбойку» с короткими рукавами. Купил новые носки и берёг их до пятницы. Кроме того, сходил в парикмахерскую и подстриг свои каштановые кудри. Но даже с новой стрижкой он выглядел не так солидно, как ему хотелось. Валя считал себя чересчур молодым. Он избегал зеркала, чтобы лишний раз не огорчаться. Ему не нравилось собственное отражение. Валентин уже тогда был выше и толще сверстников, но лицо у него было детское. Пышные кудри, нежно-розовые щёки, имевшие свойство от волнения превращаться в пунцовые, губы «бантиком» и круглые, похожие на чернослив, глаза, в которых можно было легко прочесть все его мысли.

Всю неделю по городу бродили самые невероятные слухи. Назывались имена известных на всю страну актёров. Возбуждённые жители надеялись увидеть Раневскую, Плятта и даже «Чапая» – Бабочкина. Но никто из них почему-то не приехал. Зато приехал Миллер. Не такой пока ещё знаменитый, но зато узнаваемый и любимый детворой. Он часто снимался в сказках. Играл чертей, ведьм и разных чудищ. Иногда страшных, иногда смешных. У него был неповторимый голос, забыть который, услышав хотя бы раз, был невозможно. Его голос, в зависимости от обстоятельств, умел

становиться то скрипуче-басовитым, то угрожающе-тонким, то напоминал злобное шипение змеи, то делался приторно-сладким. Миллер был «бесфамильный» актёр. В лицо его знала вся страна, а по фамилии, единицы зрителей. Но Валя, серьёзно интересовавшийся кинематографом, был в числе этих единиц. Когда в пятницу до Валентина дошли слухи, что к ним в городок приехал сам Миллер, он, не задумываясь, срезал в палисаднике все флоксы, георгины и ноготки и связал их в огромный бело-бордово-синий букет. Букет для своего кумира…

Глава вторая

С этим букетом они с Лизой отправились вечером во Дворец культуры. Поскольку вход был свободный, туда набился весь город. Встреча с артистами уже началась, а публика всё ещё штурмовала двери клуба. Стульев хватило далеко не всем. Молодёжь стояла в проходах, дети сидели на плечах у родителей. Валентину и Лизе тоже не хватило места. Они томились почти у входа и тщетно вытягивали головы, чтобы хоть что-нибудь увидеть и услышать. Оба долго не могли прийти в себя после «штурма». Попасть в клуб им было непросто. Вале на входе оторвали рукав рубашки. Лиза лишилась всех заколок. Её роскошные волосы растрепались, и она походила на разъярённую Медузу Горгону. Букет тоже имел жалкий вид. С любовью подобранные цветы сморщились и поникли. Валя был в отчаянии. Он стоял в конце прохода с убитым лицом. И вдруг заметил Риту. Каким-то непонятным образом девчонке удалось пробраться к самой сцене и встать там у стены. Рита поманила брата и сестру Генераловых, и они, преодолев кучу препятствий и выслушав уйму «приятных» слов, присоединились к бойкой подружке Валентина.

Когда закончились разговоры на сцене, и начался спектакль, Валя мгновенно забыл обо всём плохом. Он смотрел на сцену, как заворожённый. Декораций у гастролёров почти не было. Разве что большой картонный месяц, оклеенный блестящей бумагой. Но костюмы были настоящие, хорошие. И играли они прекрасно. Но лучше всех был, конечно, Чёрт – Миллер. Невысокий, смуглый и худенький, но ловкий, гибкий, стремительный, как цирковой акробат, Миллер выделывал на убогой сцене провинциального клуба потрясающие кульбиты. Оттолкнувшись от пола носками, он подпрыгивал и переворачивался в воздухе через голову. Потом с обезьяньей ловкостью, карабкался вверх по канату и раскачивался над зрительскими рядами. Женщины испуганно вскрикивали, а дети повизгивали от восторга и страха. А как он управлялся со своим хвостом! Хвост в руке у Чёрта превращался, то в жужжащий мотор, то в уличную метлу, то в веер великосветской дамы. А как смеялся! От его сатанинского смеха у зрителей приподнимались волосы и ползли мурашки по спине.

Артистов долго не отпускали со сцены. Их оглушили аплодисментами и засыпали цветами. Валя взглянул с тоской на свой жалкий букет и не решился бросить его в общую кучу. Когда они с Лизой затемно вернулись домой, он взял в ящике кухонного стола самый острый нож, которым Лиза обычно резала мясо, и похитил с соседского куста несколько белых роз. После чего, переодел рубашку и вернулся во Дворец культуры.

Актёров там уже не было. Хмурая уборщица, подметавшая сцену, сказала, что они отправились ночевать в гостиницу. Валентин, не раздумывая, побежал туда. Гостиница у них в городке была всего одна и находилась в двух шагах от клуба. Называлась она «Шексна», по имени реки, на котором стоял ближайший к ним крупный город Череповец. Валя знал, что к артистам его не пустят, но надеялся, что сумеет как-нибудь передать Миллеру цветы. Ему повезло даже больше, чем он ожидал. Через оконное стекло, через тюль гостиничного ресторана он увидел, как ужинают актёры. Они сидели за общим столом, пили вино, дымили, много и весело говорили, смеялись. Потом ушли в свои номера. Остался один Миллер. Он пересел за отдельный столик, поближе к окну, и заказал себе чашку кофе. Кофе принесла испуганная официантка, глядевшая на него так, словно перед ней был настоящий чёрт.