Скарабей

Радищева Наталия

Валя вернулся домой заполночь, но от перевозбуждения не мог уснуть до самого утра. Лизе он ничего не сказал. Он хорошо знал характер сестры. Увидев исписанную салфетку, верное средство гигиены, она бы умерла со смеху. И потом ещё долго шутила бы и издевалась над своим братом – «засранцем» и его «туалетным» покровителем. У Вали была ещё одна причина помалкивать. По дороге из гостиницы, он всё обдумал. И решил действовать. То есть немедленно ехать в столицу и устраиваться на Мосфильм. Но для этого нужны были деньги. И он знал, где их взять.

У Лизы, помимо геодезии и кактусов, была ещё одна сильная страсть – книги. В их более чем скромном жилище их насчитывалось несметное количество. Лиза

спускала на книги половину зарплаты. Порой из-за этого, им приходилось питаться одной вермишелью. Каждая стоящая книга доставалась сестре с кровью. Лиза покупала их не в обычном магазине. Там не было ничего кроме пропагандистской макулатуры. За книгами она ездила в Череповец, на чёрный рынок. В записной книжке у Лизы были имена всех местных деляг от книжной фарцы. Она была с ними на короткой ноге. В библиотеке у Валиной сестры имелись не только привезённые тайком из-за границы собрания сочинений Бунина и Солженицына, но и сборники стихов Мандельштама, Цветаевой, Гумилёва, ещё не изданный у нас роман Булгакова «Мастер и Маргарита» и редкие, раритетные издания, стоившие бешеных денег. Валя решил, что пары редких книг будет достаточно, чтобы доехать до Москвы и прожить там первое время. И, долго не думая, привёл в исполнение свой коварный план.

На другой же день после разговора с Миллером, пока Лиза была на работе, он сложил в спортивную сумку необходимые вещи, два старинных фолианта, написал Лизе записку, чтобы не волновалась и не искала, обещал писать и на пятичасовом автобусе уехал в Череповец. Книги он продал со скидкой её же друзьям, фарцовщикам. И сразу купил билет до Москвы. Смешная записка Миллера сработала безотказно. Спустя неделю Валя Генералов, ставший с лёгкой руки своего кумира Марципаном, уже вступил в должность «охранника с собакой». Так раньше именовали кинологов.

Вдали показались огни дачного посёлка. Несмотря на ночное время, в домах киношников ещё светились окна. Марципан с досадой вспомнил, что сегодня выходной. Значит, многие прикатили на дачу. Да не одни, с гостями. И будут куролесить до утра. Пить, жарить шашлыки, петь под гитару и до хрипоты спорить об искусстве. Это вызвало у Марципана досаду. Пройти по посёлку незамеченным не получалось. Пришлось огибать его и заходить в свой дом с тыла. Их с Миллером дача была последней на улице. Она стояла почти в лесу. Из окон были видны ёлочки и белоствольные берёзы. По осени, с наружной стороны забора полыхали оранжевые шляпки подосиновиков.

Их дачный кооператив назывался просто – «Экран». Владельцами дач были работники кино. Режиссёры, операторы, гримёры, ассистенты. Участки дикой земли когда-то впихивали им, чуть ли не силой. Миллер долго отказывался, ссылаясь на то, что не потянет дачу по деньгам. Гриша хитрил. Он много снимался, и денег у него было предостаточно. Другое дело, что артист не желал копаться в земле. Но Марципану, выросшему на природе, страстно хотелось иметь какое-нибудь «бунгало». Ему удалось повлиять на друга, и через два лета у них появился настоящий загородный дом с садом. Правда, дом был небольшой, одноэтажный, в немецком стиле. Красная черепичная крыша и самодельные ставни-жалюзи на окнах. В доме было всего две, зато просторные комнаты. Спальня и столовая, одновременно служившая кухней. В саду Марципан собственноручно вкопал саженцы нескольких яблонь и смородиновых кустов. Перед домом он посадил цветы. Свои любимые флоксы и георгины. Ещё Марципан пристроил к дому открытую веранду и поставил на ней кресло-качалку, а в саду повесил гамак. Он обожал подремать после обеда с комфортом.

Гриша Миллер в отличие от Марципана не был сибаритом. Он любил работу больше отдыха. Летом пропадал на съёмках. В Москву приезжал нечасто. И совсем редко, на дачу.

Но чувствовал себя там, как на иголках. На даче Миллер становился шумным, нервным. Там он терял аппетит, но много пил и курил. Излишне громко восторгался какой-нибудь птичкой, гусеницей, одуванчиком или найденным рыжиком. Гриша не любил природу. Природа будоражила его, внушала «ненужные» мысли и чувства. На даче артист мог пробыть только вечер и ночь. Наутро он сбегал в многолюдный, шумный, пахнущий раскалённым асфальтом и выхлопными газами город. Миллер говорил, что природа раздражает его своей «непоколебимо тупой нормальностью». Он считал, что художник не может быть абсолютно нормален во всём. Он имеет право на странности.

Марципан соглашался с другом, но сам беззаветно любил дачу. Он был там полновластным хозяином ещё при Грише. А после смерти Миллера, ему досталась не только дача, но и квартира артиста, которую за хорошие деньги у него арендовал «Музей киносказки». Эти деньги служили надёжным подспорьем безработному Марципану.

Со стороны леса, вдоль дачных участков, проходила извилистая дорожка, с двух сторон обросшая какими-то кустами, репейником и крапивой. К концу сентября крапива успела высохнуть, а вот репейник доставил Марципану массу неприятностей. Он даже вспотел, пока тащил своё грузное тело вдоль соседских заборов. Его сопровождал заливистый разноголосый лай собак. То и дело, спотыкаясь о коряги и стряхивая с тебя колючие шишки, Марципан морщил лоб и тихо чертыхался.

Наконец он завернул за угол и подошёл к своей даче. Вынул из кармана пальто связку ключей, стараясь не шуметь, открыл калитку, вошёл в дом и заперся там. Свет включать не стал, чтобы не быть обнаруженным. Включил электрообогреватель в спальне и чайник, предварительно наполнив его водой. Выпив сладкого чаю, с хлебом и колбасой, Марципан разделся и лёг в большую холодную постель, накрывшись сразу тремя одеялами. Он любил сладкий чай и тёплую постель. Поэтому всегда накладывал в чашку по три-четыре ложки сахара и имел множество разных одеял.

Марципан быстро согрелся, даже почувствовал лёгкий жар. Сон не шёл к нему. Опять вспомнилась Лиза. «Интересно, жива ли она? – подумал Марципан, тяжело ворочаясь в своей «королевской» постели. – Если и жива, то уже старуха. Ей целых семьдесят шесть».

Представить Лизу старухой было выше его сил. Они с сестрой не виделись давным-давно. Не перезванивались и не писали писем. Они словно умерли друг для друга.

Марципан вспомнил о Лизе, когда снялся в первом фильме. Через два года после своего бегства в Москву. Он работал тогда «хлопушкой», помощником известного режиссёра Родовского и сыграл в его фильме-сказке одну из главных ролей. И работу и роль ему дали по просьбе Миллера. Но Лизе об этом знать было не обязательно. Достаточно, чтобы она увидела его на экране, а потом сообщила всему городу, что её брат стал артистом. Марципана распирало от желания похвастаться своими успехами. И он написал Лизе письмо, в котором извинялся за похищенные раритеты и сообщал о своих успехах.

Ответ пришёл очень скоро. Но письмо было не таким, как он ожидал. В нём не было ни восторгов по поводу сыгранной Марципаном роли, ни упрёков по поводу украденных им фолиантов. Письмо не было ни шутливым, ни язвительным, что соответствовало характеру сестры. Оно было простым и горьким, похожим на исповедь. В нём Лиза сообщала о смерти Риты и рассказывала об их последнем свидании. Всю правду. Как на духу. Марципан читал и всё случившееся, представало перед ним с пронзительной ясностью…

Это было в феврале, спустя полгода после его отъезда. В воскресенье утром, Лиза, как обычно, в трусах и лифчике мыла полы. Работал катушечный магнитофон с записью оперы Чайковского «Евгений Онегин». По дому разносилось: