Сказ о жарком лете в городе Мороче, и чем всё кончилось
Шрифт:
Наскочив на мысль о закромах, директор перестал улыбаться своим семейным сентиментализмам и потянулся к портфелю с бумагами, подготовленными Эллаидой для совещания. На официальной повестке дня было обсуждение предложения выпуска новой продукции и расширения рынка сбыта. Неофициально же выражаясь: занозой в пятке у Семёна Семёныча застрял маслозаводик Мельникова.
Несколько лет назад этот хандрящий фермер продал свое хозяйство, переехал поближе к городу и запустил кустарное производство мороженого. Дело изначально шло курам на смех. Во-первых, он снесся зимой, а зима выдалась редкостной: температуры опускались до тридцати пяти градусов, и типичные для русской зимы перебои с отоплением не благоприятствовали расширению потребительского спроса населения на мороженое. Во-вторых, основным
Вернувшись из запоя, Мельников обнаружил, что на дворе случилась весна. Тоска по пашне зазеленела в его сознании. С чувством непоправимой утраты он вернулся на, увы, не свою ферму, прошелся по преданным им землям. Весенний ветер наполнил влагой его глаза. Однако, повнимательней вглядевшись в структуру разделки почвы, он, не без интереса отметил некоторые новшества. Из разговора с новым хозяином Костя Мельников выяснил, что тот отказался от производства малорентабельной кукурузы. Вместо нее он усвоил взаимоувязную технологию выращивания винограда и земляники, которая позволяла бы ему за счет быстрого возврата затрат с помощью солидной прибыли от земляники компенсировать высокую стоимость создания виноградника и поздний возврат от солнечных гроздьев. Пока новоиспеченный фермер расписывал бывшему взаимовыгодность виноградно-земляничного союза, в голове последнего родилась заманчивая идея о новых возможностях для его многострадального отмороженного бизнеса.
– Ягодка, она всегда манила и детей и взрослых, – говорил его собеседник.
– Ты прав, – мечтательно соглашался Костя.
Вернулся он домой в состоянии духа абсолютно противоположном исходному: от грусти не осталось и следа, жажда инновации и творения щекотала фантазию.
Он уехал на месяц в Неаполь, погостить к двоюродной по матери сестре, которая служила сиделкой у старого вдовца. В ходе итальянских каникул он не только раскрыл выходящие далеко за сиделочные отношения между его кузиной и её вдовцом, и не только познал базисные секреты производственного цикла многочисленных сливочных и фруктовых видов итальянского ремесленного мороженого, но и соблазнил одного молодого неаполитанского мороженщика на переезд в Морочу. Какие доводы он использовал в свою пользу, осталось для сограждан Мельникова тайной. Поговаривали даже, что Лучано сам напросился в Россию, ускользая от местных кровожадных мафиози. Как бы там ни было, пред обольстительно жгучим взглядом не совсем высокого и не очень стройного неаполитанца безоговорочно капитулировала женская половина города, мужское население полюбило его как Чебурашку, а сексуальное меньшинство негласно избрало его своим художественным символом.
В середине лета, после нескольких головоломных месяцев обустройства кафе-мороженого, сработавшиеся партнеры открыли его двери для морочанцев и гостей города. И любопытство посмотреть на итальянца до такой степени наполнило их кассы доходами, что, подсчитав после закрытия выручку, Мельников признался в любви своему напарнику и присвоил ему почетное звание “Главного двигателя торговли всея Руси”.
Дела фирмы “Костя унд Лучано” (где немецкий соединительный союз между русским и итальянским именами означал солидарность компаньонов по вопросу принятия России в Европейский союз) пошли как по маслу. На следующий год они расширили свой ассортимент с десяти до двадцати видов мороженного, причем фруктовые виды менялись в зависимости от сезона: в июне упирали на клубнику и землянику, в июле на абрикосы и персики, в августе малинили и крыжовничали, а в сентябре сливили и виноградили. В городе пошла мода на их мороженное. Знакомые при встрече обсуждали любимые вкусовые комбинации, от извращенности которых иногда Лучано выговаривал длинные итальянские скороговорки, которые морочанцы, конечно, не понимали, но они им очень нравились.
– Мамма мия! Ма комэ си фа а манджярэ уна симиле скифэцца! Соло вой потэтэ комбинарэ чоколато амаро кон чоколато ал латтэ! Чоколато дэвэ ессерэ мискьято
На что умиленный покупатель отвечал:
– Ой, Лучано, как ты красиво говоришь! Скажи что-нибудь ещё по-итальянски.
Через три года от избытка капитала они открыли маслозавод, запустив три линии производства: сливочного масла “Хуторок Элитный”, глазированных сырков “Лукьяша” и стерилизованных сливок “Костяша”.
Семёну Семёновичу их заводик застрял костью в горле, не потому что теперь морочанско-итальянкая парочка замахнулась на его долю рынка (ММК тоже выпускал элитные сорта сливочного масла и сырки), а потому что малое предпринимательство, как категория, раздражало его. Атрофированная от водки и старости гибкость ума позволяла ему мыслить только крупными категориями. Привыкнув всю жизнь иметь дело с большими размерами и объемами, он с трудом мог сосредоточить своё внимание на маленьких производительных единицах, войти в суть их существования, понять что позволяет им выживать. Знание того, что их появляется всё больше, вызывало рябь в мозгах у Семёна Семёныча, а уж мелкие бизнесмены молочного сектора, считал он, должны были все удушиться от пердежа собственных недоразвитых заводиков, чтоб не мучить его. То что, Мельников и его неудавшийся мафиози не только продолжали жить и здравствовать, но ещё и множили своё богатство, повышало у директора артериальное давление и призывало к действию. Раз эта несовершенная рыночная система сама не может справиться с такой недобракачественной опухолью, как компания Мельникова, то поможет ей Семён Семёныч.
Трубный начал издалека. Первым делом он заказал статью в “Морчанских Известиях” о связях Лучано с неаполитанской мафией, использующей морочанское фруктовое мороженое как прикрытие для отмывания грязных денег. Завербованный журналист озаглавил пресловутую статью “Спрут добрался до Морочи”. Жители города, не имеющие привычки и времени для внимательного ознакомления с содержанием прессы, решили, что комиссар Коррадо Катани, герой популярнейшего в Мороче итальянского сериала о борьбе с мафией, в скором времени приедет навестить своего друга Лучано. В результате популярность “Кости унд Лучано” только возросла, бабушки и подростки наведывались узнать “скоро ли?”, а прыщавые барышни наводнили курсы итальянского языка в частной школе “Лингва”. Находчивые компаньоны выпустили по случаю новый сорт шоколадных сырков под кодовым названием “Осьминожка”, который тут же стал народным символом в борьбе с наркотиками.
Трубный был поражён, но не сражён. Мысль о помиловании промелькнула в его голове, но не убедила. Весь этот детский лепет о “Костяше”, “Лукьяше” и “Осьминожках” бесил его и требовал расправы.
Семён Семёныч прибыл на комбинат. Он привычно, безмолвно, кивнул Эллаиде Мифодьевне, на что она с готовностью встала, и пока он шел через приёмную, скороговоркой доложила ему, что все уже собрались у него в кабинете. Директор открыл дверь, поздоровался. На заседание были созваны приближённые к директору уважаемые им сотрудники. Их было пять человек: заместитель директора по сбыту, заместитель по производственной части, начальник цеха, заведующая закупочным отделом и, в углу, за отдельным столиком, сидела Эллаида. Она писала никогда никем невостребованные стенограммы заседаний.
Подойдя к своему столу, директор сказал:
– Уважаемые коллеги! – обращение было подано с иронической паузой между двумя словами, его составляющими. Некоторые из собравшихся восприняли это как намёк на то, что они не столь уж и уважаемы, остальные же интерпретировали иронию как указ на то, что они плохо работают и, следовательно, мало достойны зваться коллегами выбившегося из сил директора.
– Дальнейшие танцы дождя с вызовом грозы на голову конкурента не уместны, – Семён Семёныч вытер пот со лба и затылка.
– Ситуация требует действий прямых и окончательных, – он сложил платок и положил его в карман.
– Мы не можем спокойно сидеть и смотреть, как у нас из-под носа уводят покупателя, – директор с трудом сел.
Садился он поэтапно. Сначала медленно сгибал колени, держась за край стола двумя руками, начинал опускаться, но терял равновесие, когда между его задом и сиденьем кресла оставалось сантиметров двадцать, и стремительно преодолевал эту дистанцию в свободном падении.