Сказ о жарком лете в городе Мороче, и чем всё кончилось
Шрифт:
Она ставит свои ведра и спешит старухе на помощь. Но, оказывается, она тоже в кедах, тоже запутывается и тоже падает лицом к лицу напарницы. На шум выскакивают отовсюду все, кому не лень, но тут же толпа расступается и выходит комиссар Яичко. Он одет в ярко-зеленый кожаный комбинезон и от него несёт брагой. Своим зелёным кожаным хлыстом он обогревает их обоих и кричит на всю область:
– Ах, вы ссуки недойные! Сговорились завалить мой план! На любимом, на утреннем удое!
Таня и Кац ничего не отвечают и лишь, подкатив по-коровьи глаза, мычат.
– И не называйте меня Яичко, я – Звездный! Я – Звездный!
– Таня! – окликнула
– Да, да, иду, – очнулась Таня.
Подцепив лениво тапки, она вернулась в дом.
– 4 -
Санин проснулся в нейтральном настроении, но сразу же приподнял его при помощи кофейного, с коньячным запахом, нектара. Воспоминание о вчерашнем поцелуе Оли подогревало какие-то жидкости в его теле, и, дабы не вскипеть, он схватил гитару и спел “Гоп-стоп, мы подошли из-за угла”.
Общепризнанные красавчики отличаются друг от друга тем, как относятся к своей красоте. Некоторые из них считают свой дар бременем и пытаются всячески, иногда небезуспешно, нейтрализовать его. Есть псы на соломе, которые своего достоинства не прячут, но и никого к нему не подпускают. Но иногда среди красавцев попадаются кобели настолько высококвалифицированные, что их прозвали ссуками. Санин относился к последнему типу стройных зеленоглазых брюнетов. Он активно пользовался своей природной привлекательностью и своим положением звезды городского театра для пополнения списка покорённых им девиц. Но именно по причине всераспостраненного изобилия женского к нему внимания, он старался не заводить романов с коллегами. Вчерашний эпизод явно отклонялся от его кодекса поведения, но он не мог, почему-то, равнодушно отказаться от этого исключения.
Его родители-пенсионеры на прошлой неделе съехали на дачу, оставив его на все лето одного в городской квартире. Побрившись, умывшись, он помедитировал в позе лотоса о вреде воздержания и, принимая душ, мысленно повторил первый и заключительный монологи. Остался доволен.
– Можно перейти к приему яичницы, – решил он, открывая холодильник, – а там, глядишь, и на выход.
Саня зажег огонь под поселившейся на газовой плите в отсутствии стариков сковородкой, специально отведенной под спасительные яйца, ловко смазал её соседствующим куском сальца, выплеснул на разогретую поверхность три желтка и столько же белков, посолил и потянулся в холодильник за огурчиком. Огурчика не оказалось. Зато обнаружилось полбуханки хлеба, и это обстоятельство нельзя было не посчитать улыбкой судьбы.
Зазвонил телефон, Саня прикрутил газ и поскакал в прихожую к аппарату.
– Вы дозвонились, поздравляю! Добрый день, вам кто нужен?
– Александр Выпендренович, это вы? – спросил молодой мужской не узнанный голос.
– Нет, это не он, но скоро будет, что передать? Кто его возжелал?
– Не узнаешь, лох провинциальный!
– Лёха, ты что ли?
– Да, я!
– Из Лондона?
– Нет, из морочанской усадьбы Трубных.
– Ты что приехал?
– Нет, прилетел, но не это главное.
– Ой, Лёха! А в чем же суть? – по-детски радуясь возврату друга детства, отвечал Саня.
– Суть, короче, в том, что я вернулся. Навсегда. Надо, конкретно этот факт отметить! Ты меня понимаешь, Саня?
– С полуслова!
– Молодец! Ну, значит, я за тобой после обеда заеду.
– Что прямо сейчас?
– А шо, проблемы? У тебя, что предки дома, так мы в кабак поедем.
– У меня не предки, они свалили на дачу на все лето…
– Так это ж просто парадайз!
– У меня сегодня премьера, и я в главной роли, понимаешь.
– Ой, ну, вечно разведешь ты свою самодеятельность в самый неподходящий
– Слушай, давай так, ты приходи на премьеру, а после спектакля, мы подхватим соответствующий женский персонал и поедем в одно место, так отметим, так отметим… и твой приезд и наш спектакль! Идёт?
Алеша замешкался, ему не очень хотелось переносить все на самый вечер, но, похоже, выбора не было. Они договорились о встрече, попрощались. Саня повесил трубку.
Он быстро проглотил закоптившуюся яичницу, оделся и, окрыленный предвкушением отпадного вечера, отправился в театр. Пробежав через дворы, он перешел через дорогу и приблизился к остановке. Посмотрел в направлении, с которого должен был подойти автобус, но пыльная даль ничего ему не пообещала. Проанализировав соотношение количества людей на остановке с вероятностью не скорого прибытия общественного транспорта, взвесив свое не терпящее отлагательств желание лететь навстречу ей, или даже не навстречу, то хоть куда-нибудь лететь, он глянул на часы и решил идти пешком. Погода стояла самая, что ни на есть, приглашающая к прогулке. Санин с уверенностью повернул в сторону моста через Ызёлку.
Как так могло получиться, что, почти год проработав в одном коллективе, они друг друга не рассмотрели, а вчера, откуда ни возьмись химия притяжения плюс нирвана на уровне подсознания. Санина забавляло и возбуждало это непредвиденное развитие событий.
Олю же ничего из происшедшего вчерашним вечером не удивляло и не радовало. Она с досадой подводила итоги её первого, подходящего к концу рабочего сезона: две эпизодические роли, одна вторая по значимости и расстроенный разборками с женой изначально многообещающий роман с директором центрального рынка (который сулил профинансировать постановку пьесы о вампирах с Олей в роли предводительши всех вампиров). Её стратегия успеха, по которой она наметила себе, казалось бы, довольно примитивные цели и задачи, увенчалась полным провалом. Что могло быть примитивней, чем оболванивание толстого и некрасивого торгаша провинциального пошиба для девушки получившей театральное образование в столице! Так нет же, поджал хвост и вернулся к такой же толстой, некрасивой и даже лысеющей жене.
«Чего можно ждать от жизни, позволяющей преуспевать обрюзгшим, старым и противным?!» – мысленно восклицала Оля.
Расстроенные нервы довели её до срыва прямо на сцене. Само воспоминание о вчерашних слезах ранило её гордость и унижало в глазах этой заколдованной болотной провинции. Она бы ушла немедленно после репетиции, но и дом она не любила.
Это было грязное двухкомнатное убежище, где одну из комнат ещё во время Олиной учебы в Москве оккупировала вступившая в какую-то индийскую секту сестра. Оля, пока училась в Москве, надеялась, что останется там навседа и не особо препятствовала такому раскладу вещей. Сестра же настолько размахнулась в своем деле по облагораживанию жилища на сектантский лад, что провоняла всю квартиру какой-то жженой пакостью и развесила кругом (даже в туалете!) фотографии улыбающихся разрисованных идиотов. Жизненная активность Олиной сестры сосредотачивалась на посещении религиозного логова, пении каких-то непереводимых бредней и малевании каких-то разноцветных картинок. Мать работала на двух работах: сторожем на комбинате и уборщицей в больнице. Дома её часто не бывало ни днем, ни ночью, поэтому за порядком следить особо было некому. Свой вклад в налаживание домашнего быта Оля ограничила тем, что очистила общие места от вышеупомянутых фотографий и повесила покрывало на дверь в комнату сестры, тем самым предотвратив распространения по всей квартире дыма от жженных сестрою ароматных палок. Вслед за матерью и она ограничила свое пребывание в доме ночевками (когда не проводила время с любовником).