Сказание о пустыне
Шрифт:
— Потому что отец скоро позовет тебя к себе. И ты заболеешь. А потом исчезнешь. Так со всеми бывает. До тебя он поселил здесь Руфь, она была веселой и красиво танцевала. А потом он позвал ее к себе, и Руфь заболела… Она не вставала с подушек, только лежала и плакала. Пока не пропала… Остальные рабыни тоже плачут, если он зовет их к себе. Они не хотят ходить к нему. И некоторые даже пытались сбежать, но их поймали… а потом… я ходил к конюшне и слышал, как они кричали. Я не заходил внутрь, и ничего не видел, но… они кричали очень громко. И я убежал. Отца здесь все боятся. Ему нравится страх. И боль. Он хотел,
— Твой отец — Шариф аль-Хатум… — слова с трудом сходят с едва ворочающегося языка.
— Да… — лицо Наиля становится совсем грустным. — Теперь ты больше не захочешь со мной играть. Я не хотел тебе рассказывать, но сегодня услышал, как рабыни о тебе шептались. Старая Гания — этот нянька моего отца, ее здесь тоже все боятся — сказала им подготовить тебя вечером для господина. Они говорили, что тебя называют ведьмой, и что ты сможешь справиться с отцом… Но ты не ведьма…
Сердце бьется оглушительно громко и тяжело. Пальцы леденеют. А крик застревает в горле. Понимание происходящего оглушает. И хочется вновь вернуться в спасительное забытье, но разум остается ясным.
— Благодарю за предупреждение… Думаю, тебе лучше уйти. Мне, действительно, нужно подготовиться к вечеру.
Мальчик кивает и собирает камешки, но перед самым выходом оборачивается и смотрит на меня:
— Если бы ты все-таки оказалась ведьмой, ты бы смогла сделать так, чтобы отец больше не заставлял всех бояться?
— Ни ведьмы, ни мудрецы не властны над чужой душой. Помочь можно лишь тому, кто сам желает измениться.
Он не удивляется, лишь глаза становятся еще печальнее. И взрослее.
— Он не хочет.
Правильный вывод, который я подтверждаю:
— Не хочет…
— Тогда… если ты хоть немного ведьма, сделай так, чтобы он больше никому не причинил боль…
…Ночь приходит в пустыню. Уходит жар, сменяясь прохладой. Просыпаются хищники и выходят на охоту. Плывет над песками печальная луна. Все она видит и знает. И лишь изменить ничего не может…
…Старуха приводит меня в покои аль-Хатума и оставляет ждать его в одиночестве. Подхожу к окну и смотрю на звезды. Пытаюсь прочесть по ним грядущее. И сегодня Небо отвечает. Но то, что я вижу, не сулит ничего хорошего. Однако страха нет. Утратила ли я его в пустыне? Или в тот день, когда покинула дом? Не знаю. Я отчетливо понимаю, что помощь не придет. Все в этом прекрасном доме боятся господина до дрожи. Никто не посмеет пойти против него, ибо аль-Хатум жесток. Пусть его верный слуга мертв, и люди ощутили проблеск надежды, этого слишком мало. Им проще поверить, что привезенная из Сердца Пустыни женщина нашлет на хозяина проклятие, чем сделать что-то самим. И я не могу винить их…
— Вот мы и встретились, Цветок Пустыни.
Оборачиваюсь на голос. Вошедший в спальню мужчина чем-то неуловимо похож на Карима. Он высок и строен, с черными волосами и бородой. Но стоит ему подойти ближе и попасть в неверный свет луны, как сходство теряется. Если мой муж — лев, то его давно утраченный друг скорее шакал. Опасный, жестокий, но вызывающий брезгливое отвращение,
— Мне пришлось долго ждать этой встречи, жена моя…
— Я не твоя жена, — перебиваю и лишь мимолетно удивляюсь, как мне хватило смелости раскрыть рот.
— Но была бы, если бы мой друг не вмешался, — его пальцы обхватывают мой подбородок, заставляя смотреть в глаза. — И будь ты моей, у меня давно были бы достойные сыновья и дочери.
— Если не одна из твоих жен не смогла порадовать тебя достойным наследником, боюсь, не смогла бы и я.
Он неприятно усмехается, а в глазах появляется нездоровый блеск.
— Вот мы и узнаем…
Мужчина склоняется ближе, не давая мне увернуться, но я упираюсь руками в его грудь и выше вздергиваю подбородок:
— Прежде, чем совершишь непоправимое, ты должен узнать, что я бесполезна для тебя. Тело мое более не способно выносить дитя. Или даже зачать его. Приведи ко мне любую повитуху, и она подтвердит мои слова.
Пальцы разжимаются, а темные глаза изучают мое лицо.
— Вот почему у аль-Назира больше нет детей… В таком случае ты, действительно, бесполезна. Но это не значит, что я не могу воспользоваться случаем. Все мечтают однажды прикоснуться к Цветку Пустыни…
Он снова тянется ко мне, и я отступаю на шаг, упираясь спиной в подоконник.
— Зачем тебе я?
— Чтобы восстановить справедливость, — аль-Хатум улыбается так, что по спине пробегает дрожь. — Ты должна была стать моей, и я сделаю тебя своей. Пусть даже ты не дашь мне детей… Никто из моих жен или рабынь не смог. Но так даже лучше. Ты проживешь дольше, намного дольше, чем все они. Даже смерть не заберет тебя…
Улыбка, блеск в глазах, жестокость… Безумие. Он совершенно безумен. А с безумцами нельзя договориться. Но разве у меня есть выбор?
— Ты умрешь завтра, — голос звучит ровно, так же, как тогда в пустыне, когда я предсказывала Абдуле. — Аттабей убьет тебя. Но если ты отступишь, если отдашь меня ему, можешь выжить. Твой сын не так болен, как считают в доме. Он может говорить. И отнюдь не глуп. Я научила его играть в шахматы. Он быстро учится. И может стать достойным наследником, если найти к нему подход.
— Значит, он открылся тебе… Тем лучше, еще один повод удержать тебя здесь. А что касается аттабея… До тебя дошли слухи о его приезде? Не думал, что мои слуги столь болтливы, но неважно. Видишь ли, Карима уже ждут его у ворот Аль-Алина. И как только он въедет в город, чтобы встретиться с шейхом, его убьют. Второй ошибки не будет. И некому больше спасать его от яда. А нет аттабея, нет и проблем с шейхом… К тому же, Аль-Хрус окажется обезглавлен. Малик мертв, а со смертью аттабея править в нем будет тот, кто сможет контролировать наследника. Вот так, мой цветок…
Он сделал шаг, и сильные руки сжали талию. А горячие губы коснулись шеи, причиняя боль жестоким укусом. Я закрываю глаза. Шариф сделал свой выбор…
— Ты умрешь на рассвете…
…— Что привело тебя ко мне в столь ранний час?
Шейх Аль-Алина был уже не молод, но еще и не стар. Он сохранил крепость духа и тела, воспитал достойного наследника, выдал замуж дочерей и ныне пребывал в спокойствии и неге. Если бы не послания почтенного хранителя Аль-Хруса, приходящие к нему чаще, чем хотелось бы.