Сказание о старине и пароходе с красным флагом
Шрифт:
Уже и пасха отзвонила. Наступил троицын день. Солнце с утра празднично играло. Защебетала весна песенкой жаворонка над зазеленевшими полянками. На морском берегу, в лесу на лужайках проходило большое народное гулянье. Молодежь хороводы водила, звенели балалайки разудалой «барыней», пляс-перепляс сменялся песнями… Вдруг, покрывая радостный шум нарядных людей, послышались громкие восклицания: все передавали друг другу от кого-то услышанную новость: на Оле в великий пост побывали «народные защитники»! Яныгу с его бандитами поколотили, всех «их» вытурили!
Радость охватила народ.
— Заживем теперь со всей Россеей по-божески! — кричал кто-то из мужиков.
Вести в ту пору долетали до наших мест с немалым опозданием, «на оборочках торбазов»
Кто-то и подробности этой новости, прилетевшей «на торбазных бубенчиках», рассказал: словно с неба свалились на Олу в весеннюю предраспутничную пору смелые люди, что перед тем в Гижиге и Наяхане постреляли бандитов — как «дров порубили», выгнали вооруженных до зубов «беловорейцев»! Люди говорили между собой — вправду, видно, миновала лихая година, если горсточка храбрецов так ловко изгнала тех, перед которыми весь таежный народ ничего не мог поделать!
Прошли праздники. Кладовки у всех опустели. Голодновато стало. Выручил ранний приход корюшки — рыбки невеликой, чаячьей радости, но голодным людям ставшей спасением.
Пережили кое-как весеннюю голодуху — не привыкать было!
Вся надежда была на летнюю путину: будет горбуша, за ней кета — будет и жизнь! А пока наступила тяжкая пора — есть совсем стало нечего. О хлебе и мечтать не смели — когда его в наших-то местах в старые годы ели досыта! При царе-то батюшке он был праздничным блюдом… Да и то не каждый год!
Уже и лето настало, давно все в поварнях обосновались, подготовились к рыбалке, а горбуша не шла. Пойдет ли, нет ли — неизвестно. Все сетки на море и на реке стояли пустыми: ни одной стоящей рыбешки еще не попадало, одни бычки идут! Голод наступал. Ребятишек поддерживали молоком от своих коровенок, а то бы совсем сгинули детишки наши. Все, сидя без дела в поварнях, охали да вздыхали. И все заботы, все разговоры только и были об одном — о рыбе! Нет рыбы — нет и еды, и дел никаких — безделье томительное, — хоть ложись да помирай!
Кое-как жизнь поддерживалась морскими бычками, за рыбу прежде-то не считавшуюся. Где мучки и чаю возьмешь?
И вот снова по береговым приморским рыбалкам и летникам народ заволновался: на горизонте моря со стороны Охотска появилась темная точка — шел какой-то пароход. За ним тонкой струйкой тянулся дымок. Его-то прежде всего и заметили люди.
Опять все встревожились, стали собираться кучками и рассуждать: кого еще бог несет — добрых людей или снова «тех»? Не кочевать ли обратно, средь красного-то лета, в деревню? Там-то есть где укрыться в случае появления «худых людей»: за рекой, в лесу да между сопок!
Все-таки мужики решили — пообождать. Что с них, с оскудевших, возьмешь? Авось и пронесет!
Около поварни Демьяна в это бездельное время собирались все его друзья-приятели. И в этот раз сидели они на воздухе на бревнах и беседовали, стараясь угадать — чей и откуда по морю пароходишко сюда плывет-ползет? Кого и за каким делом везет? Далековато он еще, не угадаешь… Сидят мужики, тихо беседуют, каждый про себя испытывает беспокойство. Тут заметили — из леса человек вышел. Идет прямо к ним, направляясь к Демьяновой поварне. Присмотрелись — нет, не чужой! Да это — ороч! Смотри-ка, откуда взялся, кочевой! Видать, в самом деле миновали плохие времена, если оленный заявился! Давненько их в местах-то наших не было: словно птицы, спасаясь от опасности, улетели они подальше в горы от лихолетья!
Подходит тот легким шагом. Да это же Микондя, узнали, по отцу лысому, прозванному Хобота, — старый друг Демьяна и кум! С котомочкой за плечами, в своем летнем ровдужном [21] кафтанишке, расшитом полосками красного кумача вдоль бортов и по подолу, — такой нарядный! На ногах легкие, тоже ровдужные, обувки-олачики.
Голову от солнца тряпкой повязал. Обрадовался Демьян, а с ним вместе и его друзья. Подошел Микондя и блеснул
21
Ровдуга — домашней выделки замша.
Мужики радостно и шумно приветствовали его. Языками с наслаждением по-эвенски захыкали: в кои-то веки: говорили на этом наречии, соскучились просто по звучному языку своих кумовьев! Внимательно слушая размеренно-эвенскую речь Миконди, каждый торопился вставить словечко, показать, что не забыл он оленных друзей. Пошли все по приглашению Демьяна к нему в поварню: пока пароход приблизится, можно и за чашкой чая спокойненько поговорить, послушать таежные новости Миконди, разузнать о своих знакомых, их жизни во все эти нелегкие годы и о разных делах…
Егорша, подросшая Демьянова «хозяйка», начал чайник кипятить. Микондя, отвечая на ходу на сыпавшиеся со всех сторон вопросы, котомку снял. Затем, развязав ее, достал оленье мясо, в траву завернутое, и преподнес в гостинец Демьяну. Мужики оживились, переглянулись меж собой.
— Э-э, Микондя, — пошутили, — богато, однако, брат, живешь!
Тот, весело засмеявшись, ответил, что вчера зарезал охромевшую важенку. Закусили чем бог послал, чаек — кипяточек, заваренный цветом шиповника, попили. Потом Микондя, отвечая на расспросы своих друзей, поведал: они вчера рано утром спустились с гор, прикочевали сюда. На том берегу Нянины стойбище разбили, в восемнадцати верстах отсюда, в «полсолнце» пешим ходом до морского берега. Все эти годы жили они далеко в горах, кочевали в разных местах. До реки Кулу и оттуда до большой Колымы доходили. Прошедшую зиму провели в верховьях реки Кавы. К побережью выходили редко, без семей, — опасались нарваться на «разбойных людей». Потом гость сообщил: шесть лет тому назад они, кочуя в окрестностях Ушкинского залива, повстречали там двух русских и с ними одну женщину. Они оказались хорошими людьми, «настоящими», да убежали из Охотска. Нагрянули туда небывалые скопища военных «начальников» с солдатами, вооруженных пушками и другим разным невиданным оружием. Прямо война началась в наших, от века мирных, охотских местах, людей стали как зверей каких убивать! И те добрые люди сказывали — остервенели белые царские люди оттого, что их за страшную жестокость в якутской стороне побил народ, во главе с бесстрашным Стариком с большой бородой! [22] Эти русские люди ему, Миконде Хоботе, сказали также, что придут «красные», справедливые люди в наши места, привезут хлеба и табака, чаю и пороха.
22
Старик с бородой — возможно, имеется в виду один из руководителей партизанского движения в Восточной Сибири в период иностранной интервенции и гражданской войны — большевик Н. А. Каландарашвили («Нестор», «Дедушка»).
Тут дед Тараруй, высокий и крепкий старик, спросил:
— А как их, «красных»-то, узнаешь? Русские-то, брат, все одинаковые — беленькие, што на глазки, што на головку!
Все засмеялись, а гость — громче всех…
— Если они приедут, — объяснил Микондя, — на пароходе, то на нем будет висеть красный флаг!
Дед Тараруй несказанно удивился и, путая свою эвенскую речь с якутскими междометиями и русскими словами, завосклицал, заахал:
— Эхсия-я ты, пары! Ахсия, бэй-тэкэе! Да ты, оказывается, бувалый жа человек, Микондя! Чисто-то диво-дивное! А мы-то, туто-ка у моря сидим, у трахта, да на многолюдье, да полно-то всякова народу видаем, да все-то новости слышим, да и то, парыча, ничего этово не знаем! Ты в тайге-то видишь одни верхушки лесин да слушаешь всегошеньки одни шаги звериные, а и то, подишь ты, лучче нашего все понимаешь! Уж не дятел ли тебе там все порасстукал и порастолмачил?!