Сказания о недосказанном Том II
Шрифт:
Студент ещё раз взглянул, пристально, уже как специалист.
Нет, она таки натуральная. Вот бы такиих, нам на занятия. Подумал он. Но сказка быстро улетела, а она, краса русая коса до самого пояса, что- то стала ему говорить. И, когда он, наконец, закрыл, захлобучил, разинутый от удивления рот, она засмеялась, подарила ему такую солнечную улыбку, что сразу пришёл в себя. Захлопнул рот и быстро вспомнил, то о чём она ему поведала.
… Понятно было одно, и совершенно точно,… ему нужно сейчас, пока море спокойное и нет никого на пляже, немедленно
От этой счастливой мысли в его голове, мурашки, ох эти мурашки, устроили такие буги-вуги, модные, были такие танцы, зараза заграничная, от самой Ахиллесовой пяточки до самой, до самой макушки, пока ещё покрытой пышной и сухой шевелюрой…
Это ещё бы ничего, но плыть, куда и сколько она будет ему сообщать своим музыкальным ласковым голосом, а потом, а потом ещё и нырнуть, затем и найти и увидеть её драгоценное колечко…
Совсем просто…отыскать иголку в стогу сена. Неет, даже не шило в мешке, который у тебя уже на спине… Даа. Да и не простое, колечко – золотое, фамильное, прабабушки… Кольцо – перстень с камешками, драгоценнымии!…
Если бы не была она одета в такую красоту,…послал бы её, к её же родной прапрабабушке. Ах, это сердечко, моё сердечко, не каменное же оно, да ещё и влюбчивое.
Не устояло, от ттакоого… Тттаакоой ккрасоты.
Она немного успокоила его и, сама уже не так сбивчиво и горячо говорила. И, и, повела его, как малого телёночка на верёвочке, на лужайку, пощипать травку муравку к тому месту, где вчера во время шторма на берегу, она сделала отметку на песке.
Её отметку смыло ночным штормом, но камень чуть выше показал, где ему войти в совсем ещё свежие и прохладные маленькие волны. Погрузиться, да ещё и без бинокля, да ещё и под водой, эх бы, водолазный шлем был быы, пригодился… быыы, а какая там глубина ещё посмотрим, сказал слепой, посмотрим, если увидим. Вот бы тебе, сейчас, жабры, и перепонки, хотя бы как у лягушки.
… А ведь были же, были, и не так давно, говорят трепачи…, ой, нет, профессура, были, имелись, каких – то десяток миллионов лет тому. Даа… Поздно родился, воот бы…
Водичка оказалась, конечно, мокрая, как и полагалось, но такая свеженькая, святая, как в Рождественские морозы.
А она, краса, русая коса, почти шептала моему сердечку, левее, немного, левее, чуть позже пела – правее.
Я даже не добрался до буйков, которые всегда кричали стоп, дальше ни шагу. Да и спасатели ещё не прибыли. Рановато. А хорошо бы и отдохнуть уже на красном буйке. Дудки! Никакого отдыха и перекура.
… Серебряные струны её сердца, почти Арфа в Большом театре, трелями соловьиными живойкрасавицы в полголоса пропели -ныряяй!!! Правда, последнее, слово -крещендо, как литавры. Как нагайка для рысаков не орловских…
Какой тебе ныряй, у меня же не шлем-шар на голове, водолазный. Отдышался. Опустил голову под воду. Посмотрел, и чуть не пошёл ко дну
Он, ну, я – резко сделал вдох, искры из глаз сыпанули, и взял курс на это сияние.
Правая рука – загребущая, схватила это сверкающее, теперь как сварка-огниво, а оно, это огниво казалось и руку обожгло. Ладонь будто прошили швейной строчкой, машинкой швейной,– «Зингер». Сунул молниеносно в плавки. И бегом, что силы, замахал руками и, взял курс прямо на неё, эту красу. А она, а она. Совсем истеричным, меццо – сопрано,дебелых певичек,такое громкое ржание, почти орловских красавцев, племенных рысаков…
И куда девалась ласковая мелодия, её, наверное, ласковых, наверное, нежных, наверное, вишнёвых, и, уж точно… медоовых губ…
Она кричала…
– Ну, ну что ты, ну нырни ещё хоть раз. Ну, хоть один разок!!! Чуть левее плыви. Ныряй!!! Левее!!! Ныряяй! Ныыряяяай…
А он, будущий художник, запел, правда, про себя, почти Фёдор Иванович, эх раз ещё рраз, ещё много, много раз…
– Не буду…
И тебя забуду. Холодно. Замёрз.
– Узурпатор…
Не стану, а топотом не встану…
Потом, изойду поотом, холодным, предсмертным… нырять…
Сказал он сам себе внутренним голосом.
… На берег странный и пустой, он вышел слегка покачиваясь. Зубы стучали, выбивая мелодию ритма старого аппарата морзе. Он с трудом пояснил, что воды в море оказалось очень, много, и она, эта водица, ещё и холодная. Сказал, что замёрз, и что очень глубоко, таам. Надо же…
Она подошла совсем рядышком, и глянула туда, где он спрятал, наверное, её перстень, не держать же было его в кулаке. Подумала она. Не доплывёшь таким брассом, одной ладошкой, хоть и загребущей…
Да. Нет. Она просто ничего там не увидела. Успокоилась.
Он сам, медленно оттянул верхнюю резинку плавок и заглянул туда, где должна теперь храниться драгоценность её бабушки. Она тоже смело, но без вожделения, не до того, заглянула, резко нагнулась, как будто собиралась нюхом служебной собачки…ищут, которые наркотики, найти…спрятанное,…наверное, искала и не могла найти, обязательно найти. Искать и найти, во что бы то ни стало…
Увыы…
Там ничего не было. Там было пусто.
Она уцепилась…
Сразу, молниеносно, двумя руками до самых до дрожащих его худых, костлявых коленей… стащила костюм Адама, трясла и его самого вверх-вниз, и пела, своим меццо – сопрано.
– Где? Тут же всё было, сама видела, перед этим историческим заплывом. Она явно, тогда видела его мужское достоинство, ясно, ярко весь прибор даже через плавки видно было в полной красе и не только не спутать при таком рельефе, почти горельефе – такое, такое,… отличие от её, женского устройства…– через, сквозь его плавки.