Сказания о недосказанном
Шрифт:
Ну да ладно, дурачёк, сказал я ему. Заработал, или отработал свой хлеб. Хозяева будут тобою довольны. Лаешь, – воров пугаешь, хорошим соседям спать мешаешь. Даже орёшь громче телерекламы, также противно – тошно, смотришь фильм, и тут наа, тебе, реклама, собачий лай. И вот тишина. То ли горло промывал хозяйским супом, а может ангину подцепил куриную, она сейчас в моде, а то и свинячий или свинский грипп, придумают же такое. Диааагноз. Маать твою. Это умник с таким же интеллектом. И ти ши на, как в антракте из балета Раймонда. И тишина, а в темноте снова тяв – тяв, гав, и, и, ии,
Как тот пёс, на Кубани дело было. В станице Славянская. Заикастый пёс. Г… Ав… Аа ав! И снова антракт, но уже без Раймонды. Я тогда не поверил своим ушам, что пёс может заикаться. Видимо на медведя ходил и заболел. Но в Забайкалье медведи, тайга, а тут Кубань-матушка хлебная, откуда медведи в плавнях? А мы там, в тайге тоже переболели этим, еле ноги унесли. Хорошо, что не перешла хворь, в хроническую. И надо же такое: тут родной Крым и такая болезнь пёсика – цербера…
Гав, у-у-у. А потом, гы. Х х х. И заикнулся. Умолк. А чуть позже, у, уууу. Но букву а, проглотил. Потом перешёл на соло: у – ууу, будто мяукает-аукает, Алёнушка своему братцу Иванушке: – а – уууу. И так тихо-тихо.
… Так ищут жалобным голосом заблудившегося в дремучем лесу Берендеевой слободы.
А ведь в ту минуту я был трезв, как стёклышко, чтоб оправдаться галюнами… Но уставший. Трезвости ради и справедливости для, убедиться, полез, к забору, глянуть на это чудо.
Зелёные листья, самшит, а на дворе осень поздняя, но они всё закрыли, ни забора, ни сетки не видно и собачек тоже. Густо и грустно как в Африке с анакондами. А на дворе сумерки, да еще и говорят «куриная слепота» у меня поселилась…пригнездилась, на постоянное место жительства, прижилась с возрастом… Стерьва.
Того и гляди хозяин пальнёт из берданки или обреза солью крупного помола, для острастки ворам и, нечаянно, ненароком, по моей неуважаемой заднице…
Но потихоньку добрался-таки, до преграды, повис подбородком на зеленых колючих листьях, и увидел это чудо, страдальца, аукающего. Это ошибка или награда человечеству, шедевр природного дизайна. Не собачка, а чудо, которое мог сотворить только сам Создатель. Может хороший карикатурист с добрым сердцем. Нет, нет, только не генная инженерия. Те клепают монстров-уродцев, злющих клонов… А тууут!
Пёсик – енотик. Видимо, его папа был Енот, а мама Белочка… С пушистым веером хвостик, как у скунса, когда тот отражает врагов кровожадных, а движения, – лисоньки, и вся она лохмато – космато-пушистая, как лама, а внизу брюшко-животик, шерсть как у высокогорного Яка, времен и эпохи процветания мамонтов.
Чудо оно и есть чудо, да ещё и ауко мяукающее. Мяуко – аукающее.
Горы. Горы, вы там наверху, а тууут на склоне Горной – Подгорной… обычная проза – собачья будка, да еще и на двоих, коммуналка, да и только. Собаки могут жить дружно не то, что люди, гавкают друг на друга… А её, собачку хозяин держит как ма херовое одеяло для сугрева старшего брата, одеяло с подогревом… И вот большая, лает, не кусает, но воров не пускает, а эта, Мяука – аукает, ласкает слух своей мелодией.
… А- ууу, братец Иванушка. А-ууу,уу, сестрица Алёнушка.
И пусть её папа был чистейшей породы в третьем поколении,
Доноры. Генно беспородные. Без папы и мамы.
…………. Мама – на прокат…
И вот они, красавчики…Настоящие, и мама одна, не донорская, родная и папа, в прочем здесь не точность,– коллективное содружество наций и пород, кровей, и т. д. Ииначее, вязки не будет – осечка получается…
Вон как у артистов тоже коллективная вязка, потом через годы внуки, да ещё по теле выясняют и судятся кому мама или папа должен деньги или что ещё. Целые передачи, как резиновую, а не настоящую садовую, грушу, суют нам зрителям…
Позорище такое должны смотреть…
А здееесь… У нас, на Подгорной улице…
Ауууу, братец Иванушка.
А уууу, сестрица Алёнушка…
Кто откликнется, отзовётся?
Кто придёт?
Братик или сестричка?
Лягушонка в коробчёнке?..
Змей Горыныч?
Нееет.
Явится наградой такой красавицы – Иван царевич, король королевич.
А может Царевна-Королевна.
Зовите. Стучите. Вам откроют.
Ищите.
И вы найдёте.
Ослеплённый
Плыли они в каюте третьего класса. Это, скорее всего, напоминало казарму, с трёхэтажными нарами, из уголков стали и труб, приваренными по месту, на скорую руку, подпорок – пиллерсов. После капитального ремонта, напоминал реанимированного не проснувшегося до конца, динозавра.
Народу было так набито, что мест, конечно, не хватало. Потому спали и размещались на узлах, чемоданах, мешках.
Душно. Тесно. Шумно. Двое суток терпи и радуйся.
От Тюмени до Тобольска можно добраться только по реке Тоболу, а потом она, река впадает в Иртыш.
Тракт размыт, железной дороги до Тобольска нет, да никогда и не было, а то, что называют или скорее величают трактом, здесь… с трудом можно было назвать или скорее обозначить как направление в ту степь, ох, нет, и не было никогда степей, там только реки и болота, болота, без конца и края, в ту сторону, где мы всё же добрались потом, до Тобольска.
Студенты ехали на практику,– знаменитый промысел, косторезную артель. Это, конечно, не Холмогоры, где из кости, творили кубки, шкатулки с резьбой, – ажуром. Конечно редкое, единственное мастерство. Но оленьи упряжки из мамонтовой кости – настоящих бивней мамонта, объёмные скульптурки, можно было увидеть только здесь. Студенты видели такое чудо только в самых лучших музеях Москвы, да подобное, в музее Восточных культур.
Они прибыли поездом, группа – три человека.
Кроме пароходика ничего не двигалось в ту далёкую сторону. А их пароходик отправлялся в путь, такой же тернистый, трудный, как почти Титаник, отчалит только завтра. Но студенты потом очень удивлялись, когда их совсем не белый теплоход таранил и брёвна и затопленные живые деревья и, конечно о борт долбали огромные льдины, которые несло течение переполненного Иртыша и Тобола. Радовались только тому, что не встретили ни одного айсберга.