Скажи это Богу
Шрифт:
Вот в те дни я и повстречала на Чистых прудах одного забавного человечка. Подстелив под себя полиэтиленовую скатерть, он сидел на скамейке, укутанный в толстое шерстяное пальто, похожее на плед.
Я гуляла по аллее вдоль пруда - и вдруг вижу это чудо в перьях. Сидит с книгой. Вязаную шапочку надвинул на брови. Читает быстро-быстро страницы две-три, потом возвращается к началу, достает из кармана какой-то круглый предмет с кнопкой - и опять читает прочитанное. Большую половину его скатерти, расстеленной на скамейке, занимали прозрачные пакеты
– Добрый день, - говорю, - можно мне тут присесть?
– Да-да, добрый, можно, - торопливо отвечает он, не поднимая глаз, и опять хватается за круглый приборчик с кнопкой. И опять читает прочитанное.
– Как поживаете?
– спрашиваю.
– Еще немного, еще чуть-чуть...
– бормочет дяденька.
Ну, думаю, это вряд ли, что еще чуть-чуть. Скорее всего важная и трудная работа у него, раз такой он весь сосредоточенный, аж кончик носа дергается.
– Вы читали Чехова?
– вдруг спрашивает он.
– Читала.
– Нравилось?
– И такое бывало, - улыбаюсь я и думаю: посмотрит ли он хоть раз в мою сторону?
– Говорят: гений, гений...
– бурчит дяденька недовольно.
– А где?
– Что - где?
– не понимаю я.
– На какой странице?
– И он вдруг резко повернул ко мне свое маленькое лицо с аккуратными морщинками вокруг синих глаз.
– Вы кто будете?
– Алина. Гуляю, воздухом дышу.
– Вот вы молодец, детка, что гуляете, а я вот битый час ломаюсь тут и уже дышать не могу. Воздухом.
– И он с грустной миной полез в один из пакетов, пошарил и вытянул следующую книгу.
И все сначала. Читает, перечитывает, приборчик с кнопкой, тяжелый вздох.
– А что это у вас?
– не на шутку заинтересовалась я.
– Что вы делаете?
– Считаю. Это - секундомер. А это - Чехов. Я три?дцать раз просчитал "В овраге" и не могу поймать...
– А что вы... ловите?
– удивляюсь я.
– Я ловлю момент истины, - грустно пояснил он мне, очевидно, полагая, что я его понимаю.
– Чехов никогда не описывал корриду, - пытаюсь я вернуть его на землю.
– При чем здесь коррида?
– Он наконец вгляделся в меня внимательно и будто даже вынырнул из великих глубин, в коих барахтался до моего появления.
– А при том, что "момент истины" переведен с испанского: это когда специально обученный человек попадает острием своего смертоносного оружия в уязвимое место специально обученного быка, и последний начинает умирать.
– Да что вы!
– Дяденька потрясен.
– А почему же все пишут книжки, статьи, делают телепередачи с таким... хм... убийственным названием? Вы замечали - сколько этих моментов истины в заголовках?
– Конечно, замечала. Но я не из тех, кто любит писать в дорогую редакцию. Образование - дело личное.
– А надо, надо писать!
– Он вдруг совсем опечалился.
– Писать!.. Это
– Почему же?
– Я поняла, что он уже перескочил на какую-то другую тему. Мне стало еще интереснее.
– Вот мне заказали сценарий. Я их по жизни написал тучу. Но тут понадобился такой сценарий, чтобы все близко-близко к истории нашего дорогого Отечества, документально, как у Чехова в рассказах о мужиках и бабах, но с элементами триллера, и чтобы все плакали от разных чувств. Понимаете?
– Наверное, понимаю. Но не вижу проблемы. Нормальный заказ. Надеюсь, вы вовремя сдадите текст, - утешаю я его.
– Нет, не понимаете, - вздохнул он.
– Вы, наверное, никогда не писали ни прозу, ни драматургию.
Я промолчала и стала что-то искать в своей сумочке, чтобы отвлечь дяденьку от расспросов о моей основной профессии. В магазинах города активно продавалась моя новая книга.
Он уже не мог остановиться. Какая-то беда переполняла его сердце и рвалась наружу.
– Я с секундомером, тридцать раз, очень внимательно прочитал гениальный, как сказал мне заказчик, рассказ Антона Павловича "В овраге", от которого я и без секундомера плачу, как обиженный ребенок, - и ни разу не поймал момента, где у Чехова начинается драматургическое, каноническое, обязательное в любой завязке вдруг!.. Вы понимаете? Чехов пишет без вдруг! Или я полный идиот.
Дядечка поежился, поплотнее закутался в свое пальто-плед и устремил прямо в пруд загоревшийся взор. Видимо, надеялся остудить его в ближайшей проруби. День был теплый, лед пошел пятнами, похожими на проталины.
– Вы чересчур самокритичны, - встряла я в его мероприятие, опасаясь, что пруд растает раньше срока и выйдет из берегов, кипя и булькая.
– ...даже в "Даме с собачкой", даже в ней, - продолжал он свою невероятную исповедь, - нету никакого вдруг, потому что сначала появляется она, а потом он. Вот если бы сначала он, а потом вдруг она...
– Они появляются одновременно, в соседних предложениях. А на другой странице, при посредничестве белого шпица, начинается ваше вдруг, - попыталась я еще раз.
– Ничего подобного, уважаемая, ничего подобного!
– воскликнул он и для достоверности протянул мне одну из книг, разбросанных по скатерти.
– Вот, читайте!
Книга послушно раскрылась прямо на "Даме с собачкой".
– Я уже читала, - сказала я, но книгу взяла и полистала. Томик был проложен белыми бумажками-за?кладками с неразборчивыми карандашными пометками.
– Ничего, кроме банального курортного романчика, там не начинается!
– кипел дяденька.
– И будь в те времена попроще с разводами и общественным мнением, то всю их новоявленную любовь в кратчайшие сроки можно было считать новопреставленной. Вот так-то!
– Вы уверены?
– серьезно спросила я.
– Конечно. А вы сами, сами-то - что вы знаете о любви на курорте, о любви в семье, о вздохах на скамейке? Что в ней вообще осталось, кроме обычного везде и всегда сопротивления окружающей среды? Вы знаете хоть один сюжет, в котором интрига держалась бы на любви как таковой?
– И он опять посмотрел мне в лицо, очень грозно.