Скажи это Богу

Черникова Елена Вячеславовна

Она закрыла глаза и сказала:

– Повторите, пожалуйста.

– Что повторить?
– спросил вконец растерявшийся дед.
– Ты слышишь?

Не открывая глаз, девочка терпеливо объяснила:

– Говорите, пожалуйста, медленно. Я вижу ваши губы.

– У тебя золотые волосы, - неожиданно сказал дед.

– Что такое "золотые"?
– спросила девочка, продолжая разговор с закрытыми глазами.

– Не знаю...
– оторопел еще больше дед.
– Ты видишь мои губы с закрытыми глазами?

– Да, мне так

удобнее, - сказала девочка.

– А мой голос, ушами, ты слышишь?
– проявил нездоровое любопытство дед.

– Мне неудобно ушами.

– А как ты говоришь? Откуда ты знаешь слова?

– Я узнала буквы. Я знаю много слов. Я вижу ниточки...

– Какие ниточки?
– не понял дед.

– Тонкие...

– Не понимаю...

– Одна буква привязана к другой букве, к небу, а потом к ромашке или к березе. И ко всему лесу, - терпеливо объяснила девочка.

– Ты закрыла глаза и видишь ромашку?

– Я очень люблю ромашки. Глаза можно открыть или за?крыть, а ромашка все такая же. Понимаете?

Дед перекрестился и честно ответил:

– Нет.

По случаю в это утро в гости к деду наведалась и другая соседка - горбунья. Пришла угостить пирожком. Подойдя к калитке, она подивилась - заперто.

– Эй, сосед! Чего закрылся-то? У нас не воруют!
– крикнула бабка и с прищуром посмотрела на веранду.

– Я открою, - сказала девочка, - вы посидите.

Она встала и, забыв открыть глаза, пошла прямехонько к калитке и откинула крючок. Бабуля, расслышавшая детский голос, попятилась. Без подготовки это было слишком сильно. Слепоглухонемая девочка говорила и двигалась, как обычный человек, у которого нет проблем.

Словно спохватившись, девочка открыла глаза, потом калитку и пригласила бабку войти.

– Вот... пирожки принесла, - промямлила бабка, боком-боком ковыляя к веранде.

Дед, которому уже удалось прийти в себя, с удовольствием наблюдал бабулькино смятение.

– Что же это, а, дед?
– зашептала бабка, выкладывая пирожки на деревянную тарелку.
– Это как же?

Дед зыркнул в сторону калитки: девочка невозмутимо нюхала розовый куст.

– Чудо, бабка, чудо небесное. Только ты зря шепчешь: она тебя поймет по губам и даже с закрытыми глазами...

– Что ты несешь, старый?
– рассердилась бабка.

– Чудо, говорю. А ты - "несешь"!..

Девочка вернулась к старикам и попросила пирожок. Получив дружное разрешение, взяла не глядя и аккуратно, неторопливо съела.

– Спасибо. Вкусно, очень вкусно. До свидания.
– И пошла. Закрыла за собой калитку, на ощупь накинула крючок и удалилась в сторону речки.

Старики выждали приличную паузу и побежали к треть?ей поселянке - отчитываться об увиденном чуде невозможного исцеления с необъяснимыми особенностями.

Вот так и появилась в клинике доктора Василия Мои?сеевича Неведрова удивительная секретарша Тима, видевшая

все и всех с закрытыми глазами, абсолютно без?ошибочно печатавшая любые тексты на любой клавиатуре и слышавшая любой разговор на любом расстоянии, потому что для нее не существовало расстояний. Держать глаза открытыми она могла так же легко. Ей вообще все было легко: весь мир всегда был в ней, она рас?творилась в нем, а обычные чувства не могли причинить ей вреда, поскольку их у нее по-прежнему не было. И главное - Тима не имела ни малейшей потребности думать.

Из истории свободы

"Дорогая Анна!" - написала Алина и остановилась, внезапно подивившись точному в этом контексте слову дорогая. Уйдет много дней на выписывание сгустившихся мук и очень много денег на возню с профессором. Но и не сделать всего этого - нельзя.

Алина подошла к окну. Тополь, изуродованный позапрошлогодним ураганом, воспрял и подтянулся, он опять - высокое дерево. Только чуть кривое. "До чего живуч!" - восхитилась Алина, очень давно не обращавшая внимания ни на деревья, ни на людей. "А теперь - обращаю. Может, и они теперь лучше видят меня?" И радость, и надежда, и выпрямляется спина, и дышится свободнее.

От свободы мы прячемся. Анна, ты всю жизнь была теплый домашний ребенок. Ты так рассказывала. Может, ошибалась? Тебе не приходилось грызть этот промерзлый твердокаменный пирог по имени свобода? Ты напросилась к профессору лишь тогда, когда хрустнули зубы, впервые попробовавшие только один, самый маленький, кусочек пирога. Ноги поломались, они же - душа. И профессор понял, что спасать тебя надо не свободой, а самым сладостным из вообразимых тобой заточений, - и дал тебе мужа. Обычно балерине ни мужа нормального, ни ребенка своевременного - не видать. А у тебя теперь все есть и еще много будет.

Ко мне у него другой подход, местами очень даже правильный - теперь я это понимаю. Но вот деньги - это очень настораживает. Почему он боится отпустить от себя своих клиентов? зачем ему эта пожизненная веревка? Ведь он богат неимоверно, хватит на несколько поколений.

Колдует помаленьку. Так, получается?

Я и подумала: не дамся, вырвусь. Иначе посмертные долги перейдут и на наших детей. Даже если они не будут знать ничего из пережитого нами. Надо оторваться от профессора, надо. Я решила твердо.

На ледяном ветру свободы я стояла много раз. Все болит, руки-ноги крутит судорожными иголками - а не хочется ничего иного, и все тут. Высочайшая цена независимости, непривязанности, - ее такую платить мало охотников. Да и не всем, далеко не всем нужна свобода. Кому-то лишь один глоток ледяного ветра напрочь отжигает легкие. А кто-то, вдохнув раз, больше и не посмеет, не позволит себе дышать чем-то другим, как отравой. Звучит почти банально.

Впрочем, если уж совсем по-русски, то свободу можно и получить, и потерять, а вот воля - неотъемлема. Воля вольная. Непереводимое русское слово.