Скажи это Богу
Шрифт:
– Предупреждать надо.
– Не груби. Колесо как колесо. Чертово, как говорит народ.
– Пойдем подальше от него. Очень уж тонкое и прозрачное, будто из проволочек сделано. Боюсь, ветром сдует.
– Давай я тебя отвлеку от мрачных мыслей. Так ты помнишь Тиму? Девушку в моем доме, с которой ты порезвилась вокруг аквариума?
– Конечно. Ангельское лицо. Нежнейшая энергия. Внутренняя мощность. Я мечтала увидеться с ней еще раз. Ты за?претил. Ты-то помнишь?
Они пошли гулять по
– Я сделал все, чтобы забыть Тиму. Теперь я не знаю, был ли прав. Но говорить о ней - уже могу. До сего дня - не мог. Ты знаешь, что она - сестра Анны?
– Нет. Да. Не знаю. Я недавно вспоминала ее, Тиму, конечно, - призналась Алина.
– Когда прыгала вокруг собора, помнишь?
– Да. А почему именно там, не знаешь?
– заинтересовался он.
– Не знаю. Мне почудилось, что когда я думала о Пресвятой Деве, в тот же час о Ней думала Тима. Представляешь: как бы громадное, в пол-Европы, распахнутое окно, на одном краю которого я смотрю на собор Ее имени, а на другом - Тима смотрит куда-то выше, где Ее лучше видно. То есть здесь я смотрю на камень, а Тима - на дерево. Почему-то было дерево...
– Почему на дерево?
– переспросил запутавшийся про?фессор.
– Объясняю. Россия. Иконы. Доски - деревянные. А вообще в нашей стране растут разные деревья, ты помнишь? Их много больше, чем камней. Иконы маленькие, деревянные, но очень убедительные. Собор большой, каменный, но тоже убедительный. Разным народам нужны разные аргументы. Одним - каменные, другим - деревянные, - терпеливо разъяснила Алина, фантазируя на ходу.
– Я с тобой либо поумнею, либо сойду с ума, - ответил он.
– У нас тоже храмы каменные. И тоже очень часто, извини за слог, именные. У тебя в голове сияющая каша.
– Конечно. Просто я так думала в ту минуту. Это образ. Я... как это... писательница, извини за слог.
– За слог - извиню. Я тоже некогда очень крупно вмешивался в чужую жизнь. И вот награда нашла героя: пришла ты.
– Извини за это тоже.
– А Тима - ладно, признаюсь, - сейчас живет при монастыре, и в тот миг, когда ты смотрела в свое европейское окно, она скорее всего смотрела на икону Богородицы.
Тима учится слушать
Пока суд да дело, пока суп да каша, пока дождик да солнышко - научилась Тима у старика еще одной науке: подолгу слушать непрерывную обычную человече?скую речь, ничему не удивляться и не уточнять деталей.
Физическое тело Тимы регулярно проделывало путь, полный и невыносимых горестей, и больших радостей. Например, оно легко приняло стирку, уборку, мытье посуды. Очень трудно - прополку грядок. И совсем отказалось чистить картошку.
Старик озадаченно замирал перед выходками подопечной и временами ходил к матушке-настоятельнице посоветоваться.
Случай был действительно трудный. Воззвать к Тиминому чувству долга? Так ведь нет у нее такого чувства - ни перед картошкой, ни перед людьми. А почему прочие насельницы монастыря желают питаться
Аргументы из внешнего мира ею не рассматривались. Информация либо резонировала, либо нет. Душа ее была открыта и поэтому непреклонна.
– Ну а порезать и съесть картофелину - это нормально? Никому уже не больно?
– приставал к Тиме старик.
– Ешь, конечно.
– Тима часто отвечала не совсем на тот вопрос.
– А другие?
– И другие пусть едят, - терпеливо отвечала Тима.
– А ты?
– А я посуду помою.
– Тима оказалась девушкой вынос?ливой.
– Молодец. Супа хочешь?
– С удовольствием, - говорит Тима.
– Так в нем картошка плавает - очищенная!!!
– озорно ловит Тиму старик, но...
– Очень хорошо, - отвечает Тима.
– Мне нравится здешний суп.
В один прекрасный вечер старик постучался к Тиме - принес Библию. Тима давно просила очень большую книгу. Старик посовещался с матушкой, и та благословила его дать ее Тиме.
И надо же такому случиться! Взяв книгу, Тима открыла наугад и прочла старику вслух - не судите да не судимы будете.
– О чем это ты?
– испугался старик.
– О картошке, - исчерпывающе объяснила Тима, - и о сорняках на грядке.
– Но ведь другие хотят есть, значит, надо полоть, чтобы росла картошка, а не сорняки! Почему другие могут все делать, а ты не можешь?
– Могу, почему же... Но я лучше посуду помою.
И хоть плачь с ней.
Когда Тима научила старика не спорить, их беседы стали легкими, приятными. Теперь он мог говорить с ней часами, ощущая неведомое ему ранее блаженство: никаких точек зрения и личного мнения. Словно беседа двух рыбок, попавших в один поток.
Если Тима напевала, а старик спрашивал - что за мелодия, а она отвечала - синий звук или зеленый, - то, в свою очередь, старик мог бестрепетно сообщить ей, например, что в грешной юности как-то выпил очень хорошей водки, такой хорошей, что потом два дня летал на крыльях и они были утепленные... По счастью, их беседы никто не слышал.
Они вместе ходили по ягоды, Тима даже с закрытыми глазами безошибочно находила самые спелые, - а старик уже не спрашивал, о чем это она шепчется с дубом.
Раз старик чинил корзину. На скамеечке рядом Тима читала Библию, улыбаясь и кивая, как при встрече со старыми добрыми знакомцами. Старик уже не обращал внимания, когда девушка начинала веселиться над теми же страницами, над которыми еще вчера печалилась, и наоборот. Она спросила его, есть ли на свете книга побольше этой.
– Есть, - подумав, ответил он.
– В ней много томов, миллионы...
– И что там написано?
– То же, что и в этой, только другими словами, на разных языках и не всегда талантливо.