Скажи это Богу

Черникова Елена Вячеславовна

– Да, конечно, спасибо, не о чем...

– Он... эээ... убийца, - напомнил профессор.
– Так сказать, ну, образно выражаясь... Он от вас отстреливался.

– Да, я помню.

– Вы любите убийц?

– Нет, я не люблю убийц, - серьезно подумав, ответила Алина.

– Вот и повторяйте это себе перед сном - крепче заснете.

– Интересно, что мне после такой колыбельной приснится?

– А вот и узнаете.

Наступило утро, которого она боялась. За окном все громче выл венский ветер, а пятизвездочные стены дрожали,

будто хлипкий шалаш в грозовом лесу.

Профессор поднялся, поздоровался и скрылся в ванной. Алина уставилась на акварель с виноградником и хлюпнула носом.

Все, выдуманное для книги, все, замурованное в годы и в слова, все, чем она надеялась в очередной раз поживиться как материалом жизни для романа, - задрожало и посыпалось. Прикосновения неизжитой боли - не повод к творчеству. Что бы кто ни говорил. Соблазнительная мечта - сглупить и выкрутиться из незавершенной любви, приняв наркоз физического времени и новых слов, - сияющая мечта обнаружила свою несостоятельность. Если топчешься на месте, то в результате и оказываешься в исходной точке - неизбежно. Это не развитие, это не творчество, это история болезни, и нечего лукавить. Профессор изначально был прав.

"Надо написать Анне, извиниться, покаяться и прекратить всю эту чушь. Я уже не маленькая - писать книжки про любовь со знанием дела. Ишь, нашлась умная! Боже, как стыдно!.."

Мощный, палящий стыд - куда деваться от него? Алине было стыдно и перед подругой, и перед профессором, и перед собой. И особенно - перед Богом. И даже перед юной малознакомой Тимой, оставшейся далеко в России.

Отсюда, из другой жизни, вся возня с чувствами, с живописательством оттенков былого, - все простое человеческое показалось ей таким натужным и бредовым, что впору спрятаться под кровать. А не только под одеяло.

– Вы рыдаете?
– заметил профессор, входя.

– ...

– Очень хорошо.

– Да, - всхлипнула она.
– Извините меня.

– Ничего, это исключительно полезно. И всего-то один город!.. Что дальше-то будет?

– Вы знали, что я...
– Алина не смогла говорить. Опять волна слез.

– Нет, я ничего не знал. И не подумайте, что я закоренелый альтруист и что моими руками вас кто-то или что-то наставляет на какой-нибудь истинный путь. У вас пока нет пути. Сбились с дороги. Собственно, с этим вы ко мне и явились - тогда.

– Чем я заслужила ваше нынешнее отношение? Я не сделала вам ничего хорошего...

– А может, я сексуальный маньяк и тайно обожаю всякое непотребство - ну, вроде вас. Может такое быть?

– Конечно. Однако вряд ли.
– Алина вытерла слезы и встала.
– Извините, я не одета.

– Смешно, - похвалил ее профессор.

Они гуляли по набережным Дуная, замерзали и прятались от ветра в кукольных кафешках, опять гуляли, опять прятались и на каждом углу вздрагивали от надписей: ахтунг, ахтунг! Изобилием этих табличек внимание венских граждан повсеместно привлечено к невозможности чего-нибудь: для всех форм вольного поведения собак, велосипедистов, пешеходов, нетрезвых и прочих предусматривались запреты, охраняющие интересы других

граждан, - очевидно, святых от роду.

Когда пошел дождь, Алина попросила профессора найти ей где-нибудь стакан горячего красного вина.

Все мигом нашлось в турецком ресторане, где пахло вкусным жареным мясом и тихо бренчала малоинформативная музыка.

Пригубив, Алина огляделась и вздрогнула: опять. Весной того далекого года именно здесь она пила то же самое - со Степаном Фомичом.

Профессор заметил ее дрожь.

– Я уже привык. Пейте-пейте.

– Интересно, это у меня надолго?
– извиняющимся тоном.

– Боюсь, что надолго. И психоанализ вам тут не поможет. Хотя мы и в Вене...

– Мне больно.

– Почему? Потому что он сейчас где-нибудь в другой стране воркует со своей селедкой? Да хоть в Лос-Анджелесе! А вам-то что? Это у новых русских жены и любовницы сходят с ума и стреляются, когда выходят из употребления: слишком силен контраст между вчера и завтра. А вы - при всех возможностях. Чего вам не хватает?

– Если бы меня - из-за него - не убивали, я рассуждала бы, как вы. В конце концов, у меня и до него было много хорошего в жизни.

– Вы хоть сама себя слышите?
– поинтересовался профессор.
– Из-за хорошего - вас не убивали. А из-за Степана Фомича - убивали. Следовательно, он, получается, очень хороший? Так? Вы что - всерьез полагаете, что любовь и смерть неразлучны?

– Мы не о том говорим. Все время не о том.

– Я тоже так думаю. Давайте попробуем поговорить о том. О чем?

– Помните, невинная Татьяна пишет Онегину: "Я знаю, ты мне послан Богом, до гроба ты хранитель мой..."

– Помню. Что дальше?

– Вот примерно тот же случай. Фомича я вымолила. Я каждый день ходила в Храм, я молилась о ниспослании мне человека. Хранителя. Насчет до гроба мы, кажется, не договаривались, но когда вымоленный человек плотно вошел в мою жизнь, я почему-то решила, что это - он. А уж в сновиденьях мне являлся - это точно, поскольку мне тогда был нужен - наконец-то после многолетних терзаний - именно свой. Не предатель. Друг. Муж. Последний. Я даже стирала ему рубашки как священнодействовала.

– Уже понятнее, - кивнул профессор, подливая Алине вино.
– Вы решили разобраться, зачем Бог подсунул вам этого человека. Какое испытание велел пройти и зачем: по прошествии нескольких лет успешного испытания - вдруг принялся отбрасывать вас от этого же человека с помощью свободных женщин, бандит?ских нападений, контузий, швов на лице, реанимаций и ампутаций. Так?

– В общем - так. Кстати, доктор, откуда вы так много знаете? Ведь в текстах, передававшихся мною вам в платный период наших отношений, таких подробно?стей не было?
– Алина попробовала поймать его взгляд.
– Вы уже несколько раз проговаривались.

– Сказать по правде?

– Да, если можно. По правде.

– Анна переслала.

– Что?!
– Алина чуть не выронила бокал.

– А то. Я все читал.

– Зачем она это сделала?
– Удивление Алины нарастало, как кашель у астматика. Она не могла поверить своим ушам. Анна?