СКАЖИ “GOODBYE”
Шрифт:
Мура страшно уважала мать и надеялась, что когда-нибудь достигнет той же меры отрешенности от земной мишуры. Но, как средневековая монашка, она все же уповала, что эта святость обретется ею не слишком скоро, а так, скажем, годам к семидесяти.
Отец Муры, Михаил Александрович Гернер, был известным в научном мире археологом. Занятый ученый старался держаться подальше от активности жены, и интересовался только древними раскопками и молоденькими студентками в шортах. Оба полностью реализовались и были настолько востребованы окружающим обществом, что друг в друге уже почти не нуждались. Когда-то
Младший брат Муры, Даниэль, тоже отбывал сегодня повинность визита в отчий дом. Если родители пеняли Мурке на малость и убогость ее жизненных достижений, то Данька презирал ее по противоположным причинам - за конформизм, мещанство (выражаемое в регулярном получении зарплаты) и сотрудничество с истеблишментом. Сам он занимался путешествиями в экзотические страны и постижением восточных религий. У него был черный пояс по карате и множество премий на мировых фотовыставках. В тех редких случаях, когда семья Гернеров собиралась вместе, Анна и Даниэль, несмотря на существовавшие взаимные претензии, моментально стихийно создавали коалицию по травле Мурки. Что не мешало им по отдельности жаловаться ей друг на друга.
Гернеры жили в Иерусалиме уже лет двадцать, все их знали, они знали всех, и несмотря на полную дисфункцию этой семейной ячейки, другой семьи Мурка себе представить не могла и очень ею гордилась. Тем не менее, у нее хватало здравого смысла не спешить вводить в дом неподготовленных потенциальных женихов.
На плите выкипал чайник. Больше на кухне ничего не готовилось.
– Привет, - сказал Даня, развалившись на диване с закинутыми на кофейный столик ногами, на минуту оторвавшись от книги.
– Привет. Что читаешь?
Даниэль приподнял обложку.
– «Есть ли жизнь во Вселенной»? Отлично. Этот наболевший вопрос давно мешал тебе сосредоточиться на поисках работы. Как дела?
– У меня никаких дел нет. Я - свободный человек. Не то что некоторые Акакии Акакиевичи, чьи плоды мучительного творчества не имею удовольствия читать только по причине отсутствия наркотической зависимости от продажной печати.
– Ну-ну, Далай-Лама. Некоторые люди, еще не стряхнувшие с себя тягостные путы общественных предрассудков, не желают просить милостыни. Я делаю то, что умею и люблю.
– Не может быть!
– прищурился на Мурку вредный брат.
– Это было бы если не уголовно наказуемом, то во всяком случае морально осуждаемым!
– Ма-ма!
– громко заорала Мура, - Данька меня обижает!
В ответ на ее вопли сверху спустилась Анна и обняла дочь.
– Не ссорьтесь, дети мои. Кто хочет есть?
– А что, у нас есть, что поесть?
– изумленно воскликнули оба чада.
– Полным-полно. Раскрывайте холодильник и берите, что хотите - сыр, колбаса, йогурты, в морозильнике
Начался пир горой.
– Мать, Данька говорит, что средства массовой информации не нужны!
– Мурке требовался союзник.
– Ну, тебе лично очень нужны!
– категорически согласилась Анна.
– Без них тебе пришлось бы взяться за ум, и приступить к писанию доктората, вместо вдохновенных пассажей о «программах Еврейского Агентства, достойных всяческого содействия и поощрения».
Данька радостно загоготал. Сестра попыталась больно пнуть его ногой под столом.
– Но телевидение создал Господь Бог!
– убежденно добавила Анна.
– Неправда, не Господь Бог, а Зворыкин Владимир Козьмич, - поправил ее сын, которому истина была дороже не только что друга, но и родной матери.
Но смутить Анну было не так-то легко:
– А подбросил ему эту идею Господь Бог, столкнувшийся с обвинениями, что во время Катастрофы он бездейственно взирал на происходящее, и осознавший, что человека нельзя бесконтрольно предоставить полностью самому себе.
– У Анны было много оригинальных мнений по поводу каждого явления, с которым сталкивалось человечество.
– Теперь, благодаря телевидению, безобразия тоталитарных режимов могут происходить только в тех странах, где нет ни демократии, ни телевидения. Вроде всяких африканских.
– Мать, - вскричал Даниэль, - безобразия происходят тем больше, чем больше на них взирает телевидение. Весь террор существует благодаря ему.
– Ну, я-то к телевидению уже полгода не подходила, - тут же устало согласилась Анна.
– Мне на мерзкие рожи наших законодателей взирать противно.
– Кстати, Данька, а сам-то ты собираешься работать?
– мстительная Мура решила перейти в наступление.
– Я ищу работу, но мне трудно. Я - оверквалифайд.
– Что ты говоришь? Как это стряслось с человеком, у которого нет никакой профессии?
– Мурка притащила к столу кучу баночек из холодильника и, вскрывая их одну за другой, стала вылавливать содержимое раздобытой вилкой.
– Между прочим, мое образование побольше твоего!
– Но поскольку толку с него гораздо меньше, то у моего гораздо больше коэффициент полезного действия!
– торжествовала сестра.
– Ты как-то неверно себе меня представляешь! Все ищут мальчишку, который бы таскал за ними аппаратуру, а как узнают, что я фотограф с международными публикациями и премиями на европейских выставках, то сразу пугаются!
– Тоже мне - Анни Лейбовиц нашелся! Твои фотографии заставили Эхуда Барака серьезно задуматься о пластических операциях.
– Неча на зеркало пенять… - лениво пробормотал Данька. Возражать было нечего: премьер действительно остался собой на его снимках недоволен, но, с другой стороны, он и впрямь был неказист. И последовавшие операции этого не исправили.
– Но может, ты мог бы с чего-нибудь начать? А то так можно и с голода сдохнуть с несъедобными премиями да публикациями.
– Мурка, не боись!
– уверенно отвечал Данька, вытряхивая из банки остатки турецкого салатика, - Мы не живем в джунглях, мы живем в зоопарке. Ничего ни с кем плохого не случится!