Скажи им, мама, пусть помнят...
Шрифт:
— Кто вы такие? Назовите пароль!
— А кто вы такие? — отозвался я. — Какой у вас пароль?
Снова тишина и молчание. Я не выдержал и приподнялся:
— Что вы за люди? Я — Ватагин.
— Да ну, ты ли это? Один?
Я узнал голос дяди Калчо и выскочил из укрытия:
— Дядя Калчо, неужели это ты?
И сразу меня охватило теплое, нежное и радостное чувство. Наконец из глубины холодного, неприветливого леса до меня донеслись не ругательства и угрозы, а дружеские голоса! Штокман, Веселин, Йонко тоже поднялись во весь рост.
— Эй, братья, как вы, живы ли? — быстро подбежал к нам дядя Калчо.
— Живы, дядя Калчо, гадам назло! — протянул я
— Все целы и невредимы.
— Только это мы и хотели услышать, товарищи! — взволнованно сказал Штокман.
Все стали обниматься, дружески похлопывая друг друга по плечу. А в это время как-то внезапно и быстро рассвело. Проснулись птицы. Природа улыбнулась. Небо просветлело, и лес засиял своей свежей чистотой.
БЛОКАДА
Темные кучевые облака, как чудовища из детских сказок, проносились над самыми крышами, разбиваясь о холмы, и исчезали где-то на востоке. Казалось, что опустевшие улицы стали шире. На тротуарах все реже раздавался звук шагов. Люди встречались только на Брезовской или Карловской улицах. В коротеньких и грязных переулках Каршиака время от времени появлялись лишь полицейские и некоторые засидевшиеся в трактирах мужчины.
До ворот нас проводила тетя Анка, тысячи раз приговаривая, чтобы мы берегли себя и, когда вернемся с гор, опять наведались бы к ней. Добродушная и спокойная, тетя Анка не раз встречала нас, как дорогих гостей. У нее мы чувствовали себя как дома. Дядя Янко вышел раньше нас, чтобы осмотреть улицу. Он, казалось, по одному запаху узнавал обстановку и мог по самому неприметному факту предусмотреть все. И это не случайно. Дядя Янко — старый конспиратор, один из создателей партийных организаций в Кричиме и Пловдиве. Он отличался необыкновенной наблюдательностью, сообразительностью и безошибочным чутьем. Через несколько минут он вернулся, улыбаясь, подбодрил нас взглядом и подал знак отправляться в дорогу.
Мы вышли из дома Янко Шопа. На улице Тича стало уже совсем пустынно и темно. Но в моем сердце было светло. Светло было от встречи с Янко Шопа, этим чудесным человеком, который ничего не боялся. Мы знали, что он готов пойти за нас в огонь и в воду. Он всегда принимал нас, как родной отец. И слова его, обращенные к нам, такие теплые и нежные, заставляли не думать о смерти, хотя она подстерегала нас повсюду.
Мы шли вместе со Слави Чакыровым. За нами на некотором удалении дядя Иван нес в мешке наши рюкзаки. Мы часто прибегали к этой уловке. Без вещей, в случае неожиданного нападения, можно было свободнее действовать, а прохожий с мешком за спиной в таком квартале, как Каршиак, не вызывал подозрений. Какими только хитростями мы не пользовались в тяжелые дни подпольной борьбы! И всегда после успешного завершения какого-нибудь задания в груди бушевало особенное чувство — радость, искреннее удовлетворение и гордость от сознания своей силы.
Вскоре мы дошли до садов на окраине города. Быстро темнело, как будто бы невидимые руки опускали перед нами занавес. Я обернулся и тихо произнес:
— Дядя Иван, давай вытащим рюкзаки.
Пока мы натягивали ремни мешков на плечи, выглянула луна, стало чуть светлее, и мы могли уже разглядеть, что делается вокруг.
— Ребята, доброго вам пути и наилучших пожеланий всем товарищам, — сказал дядя Иван.
Мы пожали друг другу руки и расстались. Этой осенней ночью мне и Слави предстояло идти на северо-восток по направлению к Среднегорью и к рассвету добраться до стрямалийских лесов, где нас должны были ждать товарищи, чтобы отвести в отряд.
Через
— Ватагин, — прошептал мне Слави, — если увязнем но пояс, не представляю себе, как мы выберемся.
— Давай, давай, осталось совсем немного, — ответил я. Отяжелевшие ноги едва подчинялись мне.
Кому не доводилось идти через рисовые поля ночью, тот не сможет себе представить всех наших мучений. Всегда, когда мне приходилось проезжать по шоссе, я засматривался на эти поля и удивлялся крестьянам, возделывающим свои затопленные участки, как им удается работать в этой жидкой грязи. В нашем селе никогда не выращивали рис, и это представляло для меня известный интерес, но мне никогда не доводилось непосредственно иметь дело с полем, подготовленным для посева риса. Пробираясь по колено в грязи, я вспомнил о людях, месивших эту грязь на рисовых полях в течение многих дней, и полюбил их еще больше. Нас одолела такая усталость, что просто не хватало сил перемолвиться словом.
Вдруг Слави тихо проговорил:
— Послушай, дорогой, отсюда нет выхода. То, что мы встретим здесь рассвет, ясно, но мне не ясно, как мы проведем день в этой грязи.
Через час показалось село. Мы догадались об этом по бледным огонькам и собачьему лаю. По всей видимости, это было село Калековец.
Наконец мы ступили на твердую землю и оказались на берегу Стрямы. Слева заметили деревянный мост.
— Слави, думаю, что по мосту идти опасно. Дядя Иван говорил, что там устраивают засады.
— Ну что ж, перейдем реку вброд ниже моста по течению. Заодно, может быть, удастся смыть грязь с одежды.
Мы перешли реку вброд. На противоположном берегу в небольшом молодом лесу нас ждали товарищи. Первым появился сияющий Седов.
— Что вам сказать, товарищи, добрый вечер или доброе утро? Да не все ли равно! Хорошо, что вы благополучно добрались.
Мы присели на минутку, обменялись новостями и снова пустились в путь. Молчали, потому что на дороге могла быть засада.
На рассвете остановились в молодой дубовой роще, недалеко от села Дрангово. Утро обещало, что день будет солнечный. По ясному небу проносились небольшие облака, похожие на брызги мыльной пены. Красиво. Издали донеслось мычание коров и перезвон их медных колокольчиков. Крестьяне воспользовались хорошей погодой и чуть свет вышли кто в поля, кто пасти скот.
— Люди встают, когда мы ложимся, — сказал я. — Но ничего не поделаешь, нужно отдохнуть. Двигаться днем слишком опасно.
— Ну что, поужинаем? — засмеялся Слави. — Обычно вечером мы почему-то завтракаем.
— Похоже, что нам все приходится делать наоборот, — откликнулся я.
Ничто так не вселяет в людей мужество и бодрость духа, как скромная шутка в суровой обстановке, как приподнятое настроение после бессонной ночи.
— Ну, если мы собираемся поесть, то нужно разжечь костер, — предложил Слави.
Мы развязали свои рюкзаки. Тетя Дайка набила их белым хлебом, брынзой, мармеладом да еще и медом.
Затрещал огонь. Не знаю, найдется ли хоть один партизан, который бы не любил костер. И тогда, как и всегда, костер разгорался по всем правилам конспирации, без струйки дыма. Я нарезал хлеб. Мы решили обжарить его.
— Ну, прошу к столу, — пригласил Седов.
Я только поднес к губам первый кусочек «жаркого», как мне внезапно показалось, что за нами кто-то следит. Я резко обернулся. В десяти шагах от меня, поджавшись, как для прыжка, на нас смотрела крупная полицейская ищейка с широкой мускулистой грудью и высунутым языком.