Скажи миру – «нет!»
Шрифт:
Весь день мимо острова шли киты куда-то на север, фыркая и сопя, как взбесившиеся паровозы. Я их, как и дельфинов, никогда не любил, а вот Танюшка как уселась на пляже, так и окаменела. Я по ее спине понял, что сдвинуть ее отсюда можно только танком-буксировщиком, и пошел одеваться, решив сходить на озеро и, возможно, заночевать там. Небольшая подробность в том, что «дома» мы вообще ничего не надевали, и не поддразнивая друг друга или сберегая одежду, а… просто так. Поэтому сейчас одеться было необходимо. Танюшка даже не обернулась, и я, посмеиваясь, кончиком даги начертил на песке – на полпути к шалашу – человеческую фигурку, стрелку и озеро. Поймет…
…Озеро было пресноводным, естественно. И в нем водилась уйма рыбы, которую мне иногда везло добыть импровизированным гарпуном из одного своего метательного ножа. Самой значительной
Но сейчас я пришел сюда не рыбу ловить, хотя в озере стояли пара вершей и самодельная сетка. Точнее, я пришел низачем.
Отсюда было видно весь остров. Киты по-прежнему шли косяками; Танюшка (в виде точки) замерла на пляже… Я крутнулся в сторону. Пляж. Океан. Пляж. Океан. Пляж. Океан.
Я чертыхнулся, сам не понимая зачем, поспешно разделся и прыгнул в воду с берега. Плавать я так и не полюбил, но сейчас мне хотелось разрядить себя, как разряжают батарею. Так, чтобы умотаться.
Я перемахнул озеро до противоположного конца и, кувыркнувшись, нырнул. Гранитный откос плоско уходил вниз, сменяясь илистым дном, поросшим густыми водорослями, колыхавшимися в такт каким-то подводным течениям. Стайки мелких рыб и отдельные экземпляры покрупнее шарахнулись в стороны от моих рук… Я зацепил пальцами горсти ила со дна, перевернулся на спину и толчком ног ушел вверх по косой линии. Выбросился из воды по пояс, переломился, встряхивая головой, набрал воздуха в легкие и снова ушел под воду.
В глубине я легко терял направление, и сам толком не понял, как оказался у «нашего» затончика, перегороженного сеткой.
И завис в воде, подгребая руками и разведя согнутые в коленях ноги…
…Щука была огромна. В воде предметы кажутся больше, да. Но такие поправки я делать умел еще там. И в щуке было не меньше трех метров.
Она «стояла» за сетью на месте так же, как я, только двигала хвостом. Влево-вправо. За сетью было немало рыбы, самой разной, в том числе пять или шесть «блямб» – карасей с полотно БСЛ (большой совковой лопаты). Щука не обращала на них внимания. Я видел сбоку ее тело, похожее на клинок огромной финки-илве. Видел отливающие белесым плавники, белое с зелеными пятнами брюхо, крупную чешую, зелень водорослей на хребте…
Щука была самой сильной в озере. Она царствовала здесь, она умела убивать любую добычу и давно уничтожила всех соперников. Там, за сетью, была добыча, за которой не требовалось гоняться. Чистая вода. Водоросли. Свет. Ничуть не хуже, чем в остальном озере. Даже спокойнее – ведь она не могла знать, что такое сеть…
И все-таки в том, как она стояла на месте, глядя за сеть, было что-то окончательно-обреченное. Там, в сытом закуте, было все. Кроме того, к чему она привыкла. Что составляло смысл ее существования.
Щука понимала это. Что такое сеть – не понимала. А в чем свобода – понимала.
Чистая вода. Водоросли. Свет. Покорная добыча.
Или бой, для которого она родилась. Для которого ее создала природа.
Ловушки бывают разные. И только самое умное на свете существо – человек – может попасться в ловушку без стен, решеток, сетей. В ловушку – по собственной воле… Забыв, для чего рожден.
Или заставив себя забыть, потому что…
Удушье толкнуло меня вверх…
…Я долго сидел над заводью, обхватив себя руками и дрожа в тщетных попытках согреться, хотя холодно не было. Щука – отсюда ее тоже было видно – стояла на прежнем месте. За нею металась рыбная мелочь. Они хотели просто вырваться. Низачем. От страха.
Щука хотела жить.
Встав, я рывком сдернул сеть с левого приколыша и ослабил ее. Всего на миг – мне не хотелось выпускать остальную добычу, которая этого не заслужила.
Щуке этого хватило для одного-единственного рывка, унесшего ее за пределы ловушки.
Я чувствую себя изменником, но Таня мне больше чем нравится. Я, наверное, сумасшедший. Так сказал Хайнц. Он, кажется, готов был меня вообще прирезать. Проклятье, да полгода назад я бы сам бросился на свой нож, если бы мне кто-то сказал, что я могу влюбиться в недочеловека. И, в конце концов, есть же Эльза!
Если сказать правду, то я понимаю, что к Эльзе мне не вернуться. И еще неизвестно, чем закончилась бы восемь дней назад встреча с чернокожими, не окажись там этих русских. Я и сейчас вижу их костер
Конечно, среди них есть несколько не менее упертых, чем Хайнц или Дитрих. Но, когда напали урса, даже этот их Алекс, который потом затеял драку с Юнгвальдом, не задумался. По-моему, мы ведем себя неправильно. Последние месяцы мы идем по Европе и России. Даже идиоту будет ясно: тут есть общий враг, которому все равно, кого резать: арийцев, большевиков или демократов. И тут нужно держаться друг за друга, как магнитам. Тут нечего завоевывать, тут полно жизненного пространства и слишком мало людей, чтобы речь могла идти о священной войне германской нации. Да и нации нет как таковой. Хайнц, конечно, настоящий лидер, этого нельзя не признать. Но он не умен, если честно. Мы уже похоронили пятерых, и трех из них убили не чернокожие, я уже писал об этом. И в обоих случаях – и с чехами, и с поляками – инициаторами были мы.
Как бы он завтра не придумал повторить тот же опыт с русскими… И дело не в том, что их больше. Просто хватит этого безумия.
Не Татьяна ли на меня так повлияла? Не слишком-то она похожа на недочеловека. Она красива, умна и отлично развита физически. (Да и вообще – они не производят впечатления «дегенеративных азиатов».) С ней интересно… А еще интереснее – один ли я встречаюсь с русской девчонкой? Там свободна не одна Татьяна. Правда, они страшные пуританки, страшнее наших лютеранских предков! Но я все-таки попробую поцеловать ее еще раз. В смысле – еще раз попробую.
Если будем живы.
Дождь сек крышу нашего шалаша. Было темно, порывисто и многоголосо шуршали листья. Я лежал на спине, закинув руки за голову и, закрыв глаза, слушал, как Танюшка поет:
Я возьму память земных верст…Буду плыть в спелом, густомЛьне…Там, вдали – там, возле синих звезд —Солнце ЗемлиБудет светитьМне… [40]…– А ты помнишь, из какого это фильма? – спросила она, когда допела.
– Ага. – Я открыл глаза. – «Москва – Кассиопея». Мы на него всей компанией ходили – еще до того, как я с тобой познакомился… Потом играли на стройке в этот фильм.
40
Музыка В. Чернышева, стихи Р. Рождественского.
– А я с отцом ходила. – Танюшка повозилась в темноте и вдруг задумчиво спросила: – Помнишь, там у них, на звездолете, была сделана комната «до 16 лет не входить»? – Я угукнул. – Я вот думаю, они что, правда смогли бы шестнадцати лет дождаться?
– Да там один вошел, – вспомнил я, – его же выперло, автоматически.
– Да я не об этом, – возразила Танюшка. – Я вообще. Звездолет, трое мальчишек, три девчонки, никого взрослых, а они же там все уже друг в друга перевлюбленные… Дотерпели бы?