Скажи миру – «нет!»
Шрифт:
Я задумался. Если честно – такая мысль мне в голову в связи с этим фильмом еще не приходила.
– По-моему, нет, – решил я наконец. – Даже точно нет. Конечно, это начало семидесятых, они воспитаны были куда строже, чем мы, но все равно, мне кажется, они еще до шестнадцати… ну как бы… – Танюшка засмеялась, и я не стал договаривать. – Да и вообще, – мне вдруг стало грустно, и я почти зло продолжал: – Да и вообще не долетели бы они никуда, если бы не эта свертка пространства. Двадцать пять лет в один конец – они уже лет через десять друг друга поубивали бы!
– Почему, они же друзья… – заспорила Танюшка и осеклась.
А я все-таки продолжил:
– Друзья, да… Если бы мне кто сказал, что Сергей на Саню может с палашом броситься… Что мы до такой степени способны разлаяться… Это вот нам было
– Ты, Олег, так говоришь, – обиженно сказала Танюшка, – потому что у нас так получилось. Просто со злости. Тебя послушать, так и мы с тобой друг друга рано или поздно зарезать должны!
– Может, и зарежем, – ляпнул я.
Танюшка даже воздухом задохнулась… а потом я ощутил вдавившееся в шею лезвие ее ножа.
– Ну а если я тебя и правда сейчас зарежу? – вкрадчиво спросила она.
– Если тебе это доставит удовольствие – режь, – тихо сказал я, чуть откидывая голову подальше. – Только когда сонную перережешь, поцелуй меня. Сбоку, чтобы не забрызгаться. Это будет самая лучшая смерть, которую только можно представить… Давай, режь, Тань. Можешь медленно.
– Тьфу ты, дурак. – Я услышал, как отлетел в сторону нож. – Мне даже страшно стало! «Сбоку, чтоб не забрызгаться…»
– Ты целовать меня будешь или нет? – уточнил я.
– Не заслужил. – Она отодвинулась к своей стенке.
Я вздохнул:
– Ну вот. Оскорбили, не зарезали, да еще и не поцеловали… Что за жизнь?
Последняя реплика у меня вырвалась с настоящей злостью, и Танюшка это ощутила.
– Что там с тобой случилось? – быстро спросила она. – Олег?
– Ничего. – Я прижал руки к лицу. – Таня, Таня, Таня!!! – выкрикнул я. – Тань, мне страшно, я боюсь, что и тебя потеряю!
– Ты что, Олег?! – Она мгновенно оказалась возле меня, стиснула мои запястья. – Олег, Олег, ты что?! Родненький мой, тебе плохо?! Вот я, вот, ты держись за меня!
– Таня, – я опустил руки, ощущая ее теплое чистое дыхание, – Таня, я без тебя умру. Сразу умру.
Я хотел бы подарить тебе песню,Но сегодня это вряд ли возможно.Нот и слов таких не знаю чудесных —Все в сравнении с тобою ничтожно…Я хотел бы подарить тебе танец,Самый главный на твоем дне рожденья.Если музыка играть перестанет —Я умру, наверно, в то же мгновенье…Ау!Днем и ночью счастье зову —Ау!Заблудился в темном лесу я…Ау —И ничего другого на ум!Ау! Ау! Ау!Я хотел бы подарить тебе голос,Чтобы пела колыбельную детям.Ни рукой не снять мне боль, ни уколом —Точно знаю, что меня ты не встретишь…Я хотел бы подарить тебе счастье,То, которое никто не оспорит.Только сердце часто рвется на части —Так как, видимо, я создан для горя…Самое ужасно, что я не ощущаю себя виноватым, хотя должен. Не понимаю, как может чувствовать себя невиновным убийца.
Я, Лотар Брюннер, немец, член гитлерюгенда, 15 лет, сегодня утром убил в поединке Хайнца Клемминга, немца, члена гитлерюгенда, 15 лет, в этом мире являвшегося еще и моим конунгом. Я сделал это не потому, что хотел занять его место, – более того, я в ужасе от мысли, что мне придется это сделать. Мне пришлось убить его, чтобы предотвратить бессмысленную кровавую бойню.
Рано утром около ручья, где мы берем
Я даже изумился, но особо изумляться было некогда. У Хайнца даже губы побелели. Он сказал мне – не крикнул, а именно сказал, – что я предатель и русский провокатор, что мы все клялись ему в верности. Это была правда. Но я все равно не хотел выполнять этот приказ… Тогда Хайнц засмеялся и сказал, что ему все ясно и что я просто хочу занять его место, и, если это так, я могу попробовать.
Я, наверное, виноват в том, что даже не попытался его отговорить. Хайнц сказал остальным, что они выполнят любой приказ победителя, и все поклялись на оружии.
Что еще сказать? Мы дрались бартэ. Недолго. Он разрубил мне левое бедро, я сейчас хожу с костылем, который сделали ребята. Разрубил, а на отскоке я достал его верхним краем полотна между ключиц. Он умер через несколько секунд после того, как упал.
Я думал, что Мюссе или Ранольф бросятся на меня. Но все молчали, и я сказал, что драться с русскими не будем, что надо, наоборот, заключить союз. Мне сделали костыль, перевязали, и я пошел в лагерь русских, но встретил троих их ребят возле того ручья. Туда же пришли и все наши, и их, там мы и говорили, что делать дальше.
Их место лагеря лучше, чем наше. Сейчас я пишу у их – нет, нашего, общего теперь, костра.
Спи спокойно, Хайнц. Я молю богов, чтобы ты был последним человеком, которого мне пришлось убить здесь.
– Слушай, а ты помнишь, что завтра Новый год?
Мы лежали на песке, и Танюшка задала этот вопрос, чуть задрав голову – она устроилась у меня на животе.
– Забыл, – признался я. – Это какой же?.. А, да, девяностый… Два с половиной года мы здесь…
– Отмечать-то будем? – допытывалась Танюшка.
Я пожал плечами:
– Да почему нет? Давай отметим всем назло. Правда, торт, кажется, печь не из чего?
– Ну, это как сказать, – загадочно произнесла Танька.
Я заинтересовался:
– Что значит «как сказать»?
– А то и значит, – отрезала она. – Олег, смотри! – Она резко села, словно в ней распрямилась пружина.
Я тоже сел.
Примерно на половине расстояния между нашим островом и Сан-Мигелом двигался корабль. Расстояние было большим, но солнце светило вовсю, и я увидел белый яркий парус с каким-то рисунком, различил узкий корпус драккара северной постройки…
– Лаури? – спросила Танюшка нейтральным тоном.
Я вгляделся:
– Нет, у Лаури на парусе алый крест, а тут что-то сложное нарисовано… Идет на восток, наверное, из Америки… Помнишь, Лаури говорил, что знает еще около двадцати таких, которые на драккарах плавают?
Танюшка кивнула и ничего не стала говорить. Мы молча сидели на песке и провожали корабль взглядами до тех пор, пока даже парус не перестал светиться ослепительным язычком белого пламени.
– А все-таки интересно, что же там, в Америке? – сказала Танюшка, скрестив ноги и берясь за их большие пальцы.
– Статуи Свободы там точно нет, – уверенно сказал я.
– А помнишь, – вздохнула Танюшка, – мы хотели посмотреть весь-весь мир?
– Помню, – отрезал я, поднимаясь и широко шагая к шалашу.
Я достал из ножен палаш и тщательно осмотрел клинок. Вытянул перед собой руку, несколько раз качнул оружием. Нет, слабее я не стал. И рука еще не отвыкла… Я подцепил перевязь, отошел в сторону. Выпустил палаш (он вонзился в песок) и, достав ножи, метнул их один за другим. Они воткнулись впритык в ствол пальмы, росшей в двадцати шагах.