Сказка Гоцци
Шрифт:
— Счастье, — вздохнула Кира. — Деньги еще можно переплавить в счастье. Но счастье в деньги?…
Если первую ночь они думали, зачем его вызывают, то вторую — где взять деньги…
Стояли белые ночи в Ленинграде, когда пахнет сиренью и скорым счастьем. Когда сквозь белую дымку видишь мир прекрасным и добрым. И знаешь, что за всем этим что-то стоит, и что речной трамвай плывет в бесконечность. И что нету конца. В летнюю ночь чувствуешь, что нету конца.
— Тебе не кажется, что в молодости
— Это все, до чего ты додумался? — спросила Кира. — И потом, я еще молода. И белая ночь светлее, чем прежде. Мы уедем, Павлик.
— В белые ночи ты всегда полна грез, — ответил он…
— У кого можно одолжить?! — спросил Павел. — Друзья наши умерли, другие уехали… Мне бы так не хотелось здесь умирать…
Кира поставила утюг и выдернула шнур из сети.
— Мы уедем, Павлик, — сказала она, — мы уедем, потому что у нас есть Шурик.
Шурик был богатым родственником Киры.
— Я не помню, — всегда говорила она, — то ли племянник, то ли зять…
— Какой зять? У нас разве есть дочь?
— Значит, племянник. Неважно. Важно, что у него миллион.
Все знали, что Шурик — подпольный миллионер. Он что-то делал с женскими кофтами — перекрашивал и пришивал ярлык «Кристиан Диор». Весь Невский ходил в его «Диоре».
— Я этому типу звонить не буду! — предупредил Павел.
— Почему? Что за принцип?! Мы ему пообещаем израильскую шерсть — и он нам одолжит эти гроши. Для него это гроши! Ты знаешь, сколько в Израиле баранов?! Шерсть там ничего не стоит.
— Даже при низкой цене на шерсть я этому жулику звонить не буду! Когда я сидел, он тебе предложил хоть одну копейку?!
— Павлик, опомнись, он тогда сидел сам. Как и ты!
— Прошу нас не сравнивать, — рявкнул Павел, — надо различать — за что! Я сидел за идеалы, а он за кофты!
— Ты еще не заметил, что кофты важнее идеалов? — спросила она. — У кого на Невском твои идеалы, и на всех — его кофты!
— Пусть он сгорит, твой зять, вместе с деньгами! — кричал Павел.
— У нас никогда не было дочери, — отвечала она, — это племянник.
— Пусть хоть деверь!
— Я кузен! — на пороге стоял Шурик. На нем не было лица.
— Что случилось? — испугалась Кира.
— Почему Павел дома? — спросил Шурик.
— А где я должен быть, шалопай?!
— В тюрьме, — ответил Шурик.
— Чего это вдруг?!
— Потому что меня сажают, — объяснил Шурик, — а нас всегда сажали вместе. Тебя на неделю раньше.
Павел посмотрел на Киру.
— Твой родственник прав, — сказал он, — меня посадят! Хотя у меня уже давно нет никаких идеалов.
— У меня тоже никаких кофт! — сказал Шурик. — Сейчас сажают ни за что! Сейчас сажают уже за то, что вы не даете взятку судье!.. Дикие времена! — кричал он. — Но, слава
В кухне повисла пауза.
— Шурик, — наконец, сказал Павел, — мы уедем в Израиль, если 15 тысяч дашь нам ты.
— Понятно, — кивнул Шурик, — нам надо искать тридцать!
— Пардон! — остановил Павел. — Никаких совместных поисков. Между нами нет ничего общего — я еду на Святую Землю!
— А куда я? — спросил Шурик — Или ты считаешь, что Колыма менее святая?! Там было больше евреев, чем во всем Израиле!
— Что будет, что будет? — запричитала Кира.
— Не надо волноваться, кузина, — успокоил Шурик, — я побегу — возможно, я что-либо найду. Но давайте на всякий случай попрощаемся, — он начал лобызать Киру с Павликом, — если не приду провожать — вы знаете, где меня искать…
Он вылетел пулей, его шарф, действительно от «Диора», развевался на ветру.
— Я не верю ни одному его слову, — бросил Павел, — он просто хотел нас обчистить перед отъездом и заодно не придти провожать! И у этого человека мы хотели попросить об услуге?! С такими просьбами надо обращаться к порядочным людям, к высоко моральным. — И он пошел звонить Колюне.
Колюня был международный вор на пенсии. Они когда-то вместе сидели в одной камере, и Павел обучал Колюню философии. В тюрьме Колюня без философии не мог. Когда его долго не сажали — он скучал по Сократу. Павел преподавал ему Гегеля.
Колюня прибыл на такси.
— Павлуша, ты не оплатишь? — поинтересовался он.
Павел понял, что дело плохо. Тем не менее, он изложил проблему. Колюня сидел задумчивый и ел ложкой кирино повидло.
— 15 тысяч — это банк, — печально покачал головой он. — Это Стройбанк Союза ССР, Невский, 34. А я уже восемь лет не при деле. Я потерял квалификацию, Павлуха, потому что настоящий вор — это скрипач, ниртуоз. Если он не играет день — видит только он, если два — профессионалы, три — его берут на месте преступления. Я был Яшей Хейфецем, Павлуша, где только ни взлетал мой смычок. Но представь себе Яшу Хейфеца, который не брал скрипку восемь лет.
Павел молчал, глядя на любителя философии.
— Но ради тебя, Павлуша, — сказал он, — я вернусь в искусство, только скажи, — я возьму скрипку. Ты любишь рондо-капричиоззо Сен-Санса? Я сыграю его для тебя в зале на Невском, 34! Только попроси.
— Никаких рондо, — произнес Павел, — никаких каприччиозо. Не укради, Колюня!
— Это разве из Гегеля? — заметил тот…
Колюня попросил оплатить обратный путь на такси.
— Вор на пенсии, — грустно вздохнул он, — нет более печальной картины.