Сказка – ложь…

Липницкая Евгения

Мачеха с сёстрами остались ночевать в замке, с остальными благородными девицами, их мамашами и наперстницами, а я отыскала себе укромный уголок в конюшне, зарылась в там в сено, да проспала до самого утра, как младенец.

Едва расцвело, всех опять собрали в большом зале и вчерашнее представление началось с начала. Одна за другой покидали девушки помост, кто красная от досады и напрасных усилий, кто со слезами, а кто и с явным облегчением во взгляде. Когда, наконец, очередь приблизилась к нашей семье, я потихоньку вытащила спрятанный до поры в складках одежды нож, чтобы не прозевать и в нужный момент незаметно добыть немного своей крови. Королева-из-под-Холма уверяла, что достанет и трёх капель, однако я намерена была перестраховаться. Рука,

чай, заживёт, а вот второго такого шанса отомстить да вырваться из-под мачехиного гнёта больше точно не представилось бы! Но не так всё оказалось просто.

Только отполированная временем костяная рукоять скользнула мне в ладонь, как на запястье когтями сжались мачехины пальцы! Уж не знаю, от волнения ли, или по неосторожности, не сумела я уберечься от её вездесущего взгляда и вот, оказалась на волосок от беды. Как не цеплялась я за нож, да только мачеха была крупнее и сильнее, выкрутила мне кисть и отняла его. Ещё и угрозы прошипела в ухо, что она, дескать, со мной сделает по возвращении домой з атакой проступок. Уж не знаю, что она себе вообразила, какие намерения мне приписала, знаю только, что обернись тогда дело иначе, добром бы для меня это не закончилось.

Но тут рыжий Киган пророкотал отцовское имя, и мачеха оставила меня, чтобы вытолкнуть вперёд старшую из сестёр. Та охнула, зарделась, что твой мак, и поспешила к помосту. Словно сквозь туман наблюдала я, как она отвешивает поклоны, как приветствует королевскую чету, отвечает на вопросы, что ей задают, слово в слово по научению мачехи, как милостиво кивает ей король и как принимает она из рук прислужника волшебную туфлю на серебряном подносе.

Конечно, когда дошло до примерки, дело застопорилось. Я уж было позлорадствовала про себя, предвкушая, как придётся этой ярке в дорогом наряде брести из покоев во двор, к остальным несостоявшимся невестам, да сгорать от стыда и досады, когда вдруг голос подала мачеха. Мол, просит она позволения помочь кровиночке с обуванием. Дескать, с детских лет её окружала толпа нянек да компаньонок, так её холили, так лелеяли, ни сандалии самой завязать не давали, ни сапожок натянуть, вот она и не знает, как ей с туфелькой справиться.

Король от этих слов поморщился, но разрешение дал. А мачеха только того и ждала, сорокой метнулась к сестрице, что-то ей прошептала коротко, склонилась у её ног, поди разбери за юбкой да покрывалом, что там делает! Сестрица же, губу закусила, в лице ни кровинки, а сама молчит, только слёзы глотает. Вскоре мачеха распрямила спину и, сияя улыбкой, велела дочери приподнять подол. Тут все так и ахнули – на ноге её девицы красовалась непокорная расшитая золотом волшебная туфелька.

Моя туфелька.

Я едва не закричала от такой обиды и горечи!

Мачеха же, победоносным взглядом обвела собравшихся, взяла свою дочь под руку да повела её к трону. Тут мне и бросилось в глаза, что сестрица вдруг стала сильно припадать на ногу, как раз ту самую, на которой моя обувка. Смекнула я, что дело нечисто, да только никак в голову не лез способ разоблачить обман так, чтобы голоса не подать и раньше времени себя не выдать, ведь, по научению Королевы Фей, должна была я стать в ряду невест последней. Пока мысли мои метались, как перепуганные куры, сестрица под руку с мачехой доковыляла до королевской четы, хотела она поклониться, как подобает, да не удержалась на ногах, едва не упала прямо королю на колени, чудом её мачеха успела подхватить, извинения забормотала, что твой соловей запел, а саму аж перекосило; так вцепилась дочери в локоть, что ногтями, наверное, до кости достала. Только сестрице это не слишком помогло, побледнела она пуще прежнего, до синевы на губах, да и повалилась без памяти на пол.

Тут уж подскочили слуги, а за ними и целитель, оттеснили они мачеху в сторону, подняли бесчувственную девицу, чтоб отнести в отведённые будущей невесте покои, и тогда заметили кровавый след под её ногой. Глянули, а туфелька-то волшебная уж вся кровью пропиталась, сочиться начала.

Стянул тогда целитель её с сестриной ноги, и все увидели, что нет у неё пальцев, начисто отняты, только обрубок ступни остался лоскутом перетянутый. Кинулись тут люди короля за мачехой, в аккурат у ворот успели схватить. Она, как только сообразила, что обман не удался, бочком-бочком на выход прокралась, сбежать хотела, пока все заняты дочкой, да не вышло. Привели эту крапиву в юбке обратно в зал, бросили к ногам короля, а с нею нож, у меня отнятый, да окровавленный платок с обрубленными сестриными пальцами.

Признаюсь, даже я ужаснулась содеянному мачехой, хоть и знала её как облупленную, а уж о прочих и говорить нечего. В тот момент подумалось мне, что пора бы и отступиться, месть моя свершилась, после такого поступка наказания мачехе точно не избежать, притом самого сурового, отцова усадьба теперь снова будет моей, а дальше мне заходить вовсе не обязательно. Словно в подтверждение моих мыслей король велел тут же посадить мачеху в клетку, как дикую волчицу, и держать там под стражей, пока не закончится поиск невесты для его сына и не отгремит свадебный пир, а после, де, предстанет она перед его судом.

Младшая из сестёр такого не вынесла, с рыданиями выскочила вон, оставив и жестокую мать, и покалеченную сестру, и перспективу стать королевской невесткой. Никто не стал ей препятствовать. А вслед за ней все девять оставшихся девушек отказались участвовать в смотринах, по чести объявив, что не они были той красавицей, околдовавшей принца, и что не знают о ней ровным счётом ничего.

Очень опечалился тогда король, ведь по всему выходило, не удалось ему найти средства от сыновьей болезни. Махнул он рукой, распуская собравшихся, но тут встрял рыжий Киган, ухватил меня за шиворот и поставил посреди зала, вот, мол, ваша милость, тут ещё одна претендентка осталась, неказиста, правда, но что мы теряем, пусть примерит туфлю, а прогнать, если что, всегда успеем. Оглядел меня король, поморщился, но кивнул. Пусть, говорит, примеряет, только поскорей, не задерживает. Так и вышло, что отступать мне стало некуда…

Поднялась я на помост, взяла туфлю, что уже начала коробиться от сестрицыной крови и без лишних слов надела её на ногу. А после и вторую из-за пазухи достала, да и обулась, как полагается. Видели бы вы, как подскочили король с королевой и все придворные с ними! Заохали, загомонили от удивления, вслух друг друга переспрашивают, как же так вышло, что замарашке удалось то, что ни одна красавица не сумела? Тут король вспомнил о своём достоинстве правителя, прогнал прочь брезгливость, взял меня за руку и во всеуслышание объявил невестой сына.

А я под этот шум прокусила поскорей себе губу до крови, склонилась в поклоне перед королём и народом, а сама тихонько сплюнула кровь на подол, прямо на пришитые накануне листочки-веточки. И в этот же миг, будто солнце от воды отразилось, вспыхнуло моё убогое платье ярким светом, да превратилось на глазах у изумлённой публики в наряд невиданной красоты, расшитый богато золотом и пурпуром; свалявшиеся космы разгладились, засияли, грязная, вся в саже, кожа преобразилась в белую да румяную – просто кровь с молоком. Я сама, хоть и ждала того, удивилась про себя, видя, как посветлели и смягчились мои огрубевшие от тяжёлой да грязной работы руки, как переменилась одежда, а уж другие при виде этакого чуда едва на колени не попадали. Воины и вольные всадники, те первыми опомнились, и ну кулаками в грудь стучать, да кричать что есть духу здравницы и поздравления! Такой шум подняли, что в окрестных лесах всё зверьё переполошили. На этот шум поспешили возвратиться под свод залы и те, кто был во дворе, каждый из них также удивлялся увиденному, каждый принимался громче прочих восхвалять волшебную невесту и королевскую семью.