Сказка в дом стучится

Горышина Ольга

Это выдал вернувшийся Валера. Телефон из его руки перекочевал на салфетку рядом с тарелкой. Экраном вверх: ждет звонка? Или привычка делового человека?

— Тетю Сашу вы тут специально без меня не кормите? — спросил, заняв оставленный ранее стул, не очень уже вежливо и не очень уже тихо.

— Она ничего не берет, — ответила Марианна без всякой досады. — У нас самообслуживание по утрам.

— Я ничего не хочу. Только кофе, — опередила я возможную возмущенную реплику Терёхина.

Кушать подали много. Роль лакея была бы тут лишней. А в мой желудок даже кусок банана ляжет

сейчас кирпичом.

— Тогда и я ничего не буду, — и Терёхин демонстративно отодвинул тарелку.

Игра без правил? Или по твоим? Не выйдет!

— Не ешь, — ответила, глядя ему в глаза. — Буся только рада будет получить добавку. Правда, Буся, — заглянула я под стол. — Иди к хозяину. Здесь обламываться нечему…

— Саша, поешь! Пожалуйста…

Я выдержала взгляд, хотя от него по столу прошла волна — недовольства: все то ли поежились, то ли повернулись ко мне.

— Валера, я русским языком сказала, что не могу ничего проглотить. Я не ем, когда нервничаю. А я очень нервничаю. Поем после экзамена.

— А в чем проблема? — заговорила Марианна. — Ты первый раз на сцене, что ли?

Думала насмешить? Насмешила!

— Да, Марьяна. На этой сцене первый раз. И вообще я не актриса. Я не буду это есть! — тут я прямо-таки заорала.

Она подсунула мне коробочку с хумусом. В другое время я накинулась бы на него, но сейчас в горле поднялся тошнотворный ком.

— Это вкусно! — не унималась Марианна.

— Я знаю. Я не придуриваюсь. Я реально не могу ничего съесть.

— А козий сыр? — придвинула она ко мне очередную коробочку, отодвинуть которую у меня не получилось, потому что рука наткнулась на кружку.

Чужую! Я встретилась взглядом с Никитой.

— Это двести пятьдесят калорий где-то. Половина полноценного завтрака. А кофе на голодный желудок вредно, — выдал он с серьезным видом.

Пальцы сами цапанули кружку, пока мозги продолжали впитывать услышанное.

— Спасибо. Спасибо за заботу.

— Это не забота. Это равноценный обмен. Я возьму себе ваш кофе.

Папин сын, повадки, уж точно, те же.

— Иначе мне кофе никто не даст.

И проворно заграбастал мою чашку, в которой я только успела размешать сахар. Отнимут? Или немая сцена затянется до самого антракта?

Я отхлебнула какао — переслащенный. Тут все пятьсот калорий будут.

— Ты не понимаешь, что это некрасиво?

Терёхину не нужно было произносить имя сына, чтобы мы поняли, к кому обращена реплика.

— А что я не так сделал? — В голосе Никиты слышался вызов. — Я спросил. Она согласилась.

— Она не соглашалась! — В голосе Валеры злость! — Мы здесь не глухие.

— Она взяла кружку — значит, согласилась, — скрипел Никита. — И кофе ей нельзя сейчас. Я забочусь о ее здоровье. В чем твоя проблема?

— А проблема в том, что ты, кажется, хамишь отцу! — неожиданно встала на защиту брата Марианна.

Может, передо мной выслуживается? Но Никита только пожал плечами.

— Я же ненарочно. Я вообще с тетей Сашей говорил, а не с ним.

Сейчас Терехин как ляпнет — а сын действительно на него даже не смотрит. Конечно же, легче шалить, когда тебя не испепеляют взглядом.

— Твой

папа просто увидел себя в зеркале, — выдала я, наплевав на последствия. — Он тоже никогда не дожидается согласия, а потом говорит, что спрашивал. И вообще он вчера пообещал дружить против меня с Бусей. Так что давай с тобой дружить против него. По рукам?

И я протянула через стол руку.

— Отлично! — заявил хозяин, наблюдая за моим рукопожатием с его сыном. — Чтоб я еще раз тете Саше помог. Хоть в чем-нибудь! Бусь, иди сюда!

И он стукнул тарелкой об пол. Баронесса поочередно отдавала нам с Марианной ноги по пути к своему собачьему счастью. Я уткнулась носом в кружку. Даже если кто-то хотел поскандалить, не вышло.

— Может, все же съешь?

Это Марианна протянула мне сложенный пополам кусочек питы, смазанный хумусом. Я взяла — от какао стало легче. Или от победы над Терёхиным. Баронесса тем временем самозабвенно гоняла по полу уже пустую тарелку — ждала чуда, нового куска яичницы. Я бы, может, и отдала ей питу в качестве утешительного приза, но та уже провалилась мне в желудок. А Терёхин честный — за молчание отдал собаке пусть и не целый, но все же завтрак. Я поймала на себе его взгляд: внимательный, не злой, но и далеко не добрый. Настоящий такой, Терёхинский, он никогда и не был белым и пушистым, он рыжик и колючий, даже когда бритый… И я не удержалась — улыбнулась.

— Тетя Саша, чему вы смеетесь? — перехватил мою улыбку Никита.

— Я не смеюсь. Смеются вслух, а когда про себя — это называется улыбаются.

— Она радуется, что один ноль в ее пользу, — не промолчал его папочка. — Но, держитесь, мы с Бусей еще отыграемся.

— Смотрите, не получите красную карточку, — усмехнулась Марианна.

И мне не хотелось знать, что она имеет в виду. Мне вообще не хотелось ничего знать — неведение в этом доме куда лучше осведомленности.

— А судьи кто? — не унимался Терёхин.

— Это у Грибоедова спросить надо. Девятый класс!

— Я пока только в шестом, и то по математике, — Валера решил закончить разговор с сестрой и повернулся к сыну, младшему: — У тебя что, ложки нет?

Арсений действительно влез в миску с хлопьями прямо руками и расплескал почти все молоко. От окрика замер — всего на секунду и принялся шарить по столу в поисках столового прибора взглядом, а потом и руками — и бум, все, что оставалось от его завтрака, оказалось на нем. Дальше последовали полсекунды тишины и короткое неприличное слово, сказанное, казалось бы, таким приличным малышом. А дальше последовала томительная минута тишины, но быстро кончилась.

— Ты хоть понял, что сказал? — среагировал Никита, сидевший рядом с братом и лишь чудом успевший отодвинуть свой стул, чтобы спасти джинсы.

— Да, — сказал Арсений и повторил плохое слово для пущей убедительности, но уже, правда, не так громко.

Со скатерти продолжало капать на пол молоко — мерно и громко. Это так тихо было вокруг стола.

— Это слово нельзя говорить…

— Когда плохо — можно, — перебил Арсений старшего брата. — Все так говорят.

— Это не я… — вдруг подал голос Валера.