Сказка Востока
Шрифт:
Если было бы очень холодно или жарко, необрабатываемые раны Малцага воспалились бы, а заражения не избежать. А так, погода умеренная, питание и обхождение сносные, и молодой организм, вопреки настроению, переборол все. За время пути он ожил и окреп, стал лучше слышать. Поэтому его, как кастрата, быть может, как будущего евнуха — обучая, а более из-за нехватки такого рода персонала, приставили обслуживать и присматривать за битком набитым красавицами храмом.
Поначалу девушки его смущались, и он их, как загнанный волчонок, сторонился. А потом по распоряжению Бочека прямо в храме устроили баню. Осознав нынешнее состояние Малцага,
Реакция Малцага была мгновенной. Он уже несколько дней вместо мертвецкого опустошения наблюдал какой-то прилив плоти в нижней части живота и уже не раз трогал раненные гениталии, веря и не веря. А тут взгляд его затуманился, потупился, будто съедает стыд. Резким движением рук он прикрыл больное место, под общий девичий хохот резво побежал по узкой лестнице наверх. Впервые оставшись наедине, внимательно осмотрел и ощупал по-прежнему вскипавшую плоть и израненную мошонку. Что за чудо?! Все на месте! Он все бы расцеловал. В бешеном экстазе он упал на колени, вознес руки, благодаря судьбу, а потом так закричал, что оставшиеся цветные стекла храма задрожали. Девушки внизу испугались, приумолкли. И в это время сверху появился лукаво улыбающийся Малцаг. Он им по-молодецки нагло подмигнул, да так, что они разом, инстинктивно, поспешили прикрыть свои тела, а он, в свою очередь, безудержно захохотал.
Конечно же, Малцаг был отчаянным малым, да не совсем дураком. Этот день, следом ночь и еще день он кое-как продержался, а потом молодая плоть взяла свое. Ночью он навел в храме шорох: показал, что в курятнике есть петух, да не простой, а дерзкий и сильный, так что поутру все голые красавицы стали шелковыми. А сам Малцаг себе места не находил, думал, боялся, что вот-вот донесут, или опытные евнухи и охрана догадаются.
Однако и на сей раз ему повезло: в горах выпал обильный снег, не пройти. Ждать некогда, и Бочек дает приказ срочно сниматься. Решено идти в обход гор, вдоль Кубани, до северных черноморских портов.
На прикубанской равнине весна в разгаре: все цветет, все живет, все благоухает. И если ранее несчастные девушки в тоске пребывали и тянули заунывные песни, то теперь и здесь жизнь брала свое: то тут, то там шутки, иногда веселые песни. Зато Малцаг опять к арбе привязан. И хочет он казаться, как и прежде, подавленным и несчастным, по-прежнему голову опускает, да взгляд, этот убитый было горем взгляд, теперь исподлобья, да блестит, во все всматривается. И, разумеется, никто не знает, что в его теперь уже не поникшей, а опущенной голове давно зреет план побега. Ему кажется, что это совсем не трудно, просто нужен удобный случай. И такой случай уже назревал. И охрана, считая, что он со своей участью окончательно смирился, мало обращала на него внимания, а иногда даже привлекала, как своего, к хозяйственным делам, высвобождая руки и простор. А торжество духа не скрыть. И в теле восстановилась сила и стать, а на лице заиграл румянец, что даже купец Бочек обратил на это свой взор и с умиленной улыбкой одобрил.
А Малцаг, хоть и слыл молодым, думал, что в жизни он многое повидал и почти все знает. Оказалось, далеко не так. Особенно не искушен он был в женских делах. От его лучезарных взоров возгорелись у некоторых девушек глубокие амурные грезы, да до такой степени, что две из-за него передрались. Проигравшая все рассказала охране.
Связанного Малцага доставили к купцу Бочеку, раздели,
— Как же так поступил евнух Кульбачтай? — все дивился Бочек. — Ведь не за такой товар я ему деньги платил.
— Товар не порчен, — попытался дерзнуть Малцаг.
— Хе-хе, ты прав, — ухмыльнулся купец, — и за это заплатит мне Кульбачтай золота столько, сколько его башка весит. Хе-хе, а иначе его башку хромой Тимур снесет. Хе-хе, — купец внимательно осматривает, — ты прав, товар не порчен, силен, — он щупает его тело, — но ты мой раб и надобно немного проучить.
Наказали Малцага действительно не много, даже не до полусмерти: побили прутьями по оголенным пяткам, да так, что он и встать на ноги не мог, да это ему теперь и не надо. Вслед за этим его отмыли, облагородили благовониями и понесли на руках в особый шатер, где уже возлежал на шелковых розовых и голубых подушках массивный купец Бочек, на котором лишь полупрозрачная изысканная ткань, под которой не скрыть обрюзгший живот, что почти отдельно свисает от тела.
— Иди ко мне, ко мне, — голос у Бочека приторно-ласковый, томный, а в глазах туман такой же, как и в воздухе, пропитанном запахом нежных цветов и опиума. — Иди ко мне. Ты такой сильный, красивый, молодой. О-у, какое у тебя тело! Иди сюда и ты получишь все, что захочешь.
— Я хочу свободы! — чуть ли не вскричал Малцаг.
— Гм, — ухмыльнулся Бочек. — А что такое свобода? — и пока Малцаг соображал: — нужно приласкать верблюдицу, прежде чем доить ее.
— Я не способен на это, — резок голос Малцага.
— О, как грубо. А способности, я вижу, еще какие есть. Иди ко мне, и я приведу тебя в райский сад, блаженный оазис, где ты будешь вечно есть сладостный шербет из золотых сосудов.
— Скверен водопой, к которому ведут.
— О! Мой дорогой, ты знаешь выдержки из Корана? Малцаг Коран не изучал, но эти слова слышал.
При упоминании Священного писания, Бочек, словно в знак уважения, попытался как-то изменить свою вальяжную позу, даже сел и продолжал со знающим видом:
— А знаешь ли ты, что сказано там же? «И твой Господь не обидчик для рабов».
— Ты хочешь сравнить себя с Богом?
— Хм, — скривилось в гримасе оплывшее лицо Бочека. — Вы, кавказцы, все строптивые. Хе-хе, о рабстве и понятия не имеете, мол, все благородного происхождения. Но тебе, я думаю, рабство на пользу пойдет, — он лишь сделал жест рукой.
Вот когда Малцаг подвергся жесточайшим пыткам, после чего на плече и правой груди ему выжгли клеймо «пожизненный раб» на арабском и греческом языках. И на этом не угомонились: раскаленный прут вонзили в пятки так, что от долгого истошного крика воздух просто звенел.
Малцаг теперь уже ни на что не способен, и его можно было просто умертвить. Да потому и богат купец Бочек, что каждой мелочью дорожил. Как никчемный груз бросили раба на захудалую арбу, на которой перевозили всякую хозяйственную утварь, довезли с караваном до Черного моря, а там работорговля испокон веков процветет.
Рабство — это безбожие, безнравственность, дикость. Однако этот бизнес во все времена есть. А в средневековье это дело особенно доходно. И на первый взгляд кажется, что работорговля — это что-то хаотичное, спонтанное, полулегальное, ведь любая вера выступает против этого, и служителей веры — хоть отбавляй. Да на самом деле все узаконено, все по порядку, под строгим контролем, и облагается пошлиной и налогом, есть санитарный досмотр.