Сказки балерин-прим
Шрифт:
– Послушай красавица, нога твоя выше головы - превыше похвал, первая премия ей на балетной ярмарке искусств в Пизе.
Ты постоянно сокрушаешься, что отказала Королю Пизабороду - сковородой его гонор не прикрыть.
Неужели, мои зловонные лохмотья дервиша и накладной нос Циркового Буратино не милее, чем Король Пизабород и его окрестности?
За что мучаешь меня, несчастного с размером ноги пятьдесят?
Не прелюбодействовал с сороками, не воровал по карманам финики, но не минула меня твоя чаша с ядом.
Наконец пришли они
– ООО! Мракобесие! Неужели настолько черна моя душа, что я вынуждена репетировать в лесном сортире?
– несчастная Королевна возопила, вырвала пучок крапивы и била нищеброда по осветленным - после пива "Карлсберг" - очам.
Певец засмеялся, щелкнул пальцами и воздержанно улыбнулся:
– Не за рукоделием тебе возле Королевского окна сидеть, женушка с шестым размером прелестных грудей.
Отныне - это наш дом, наша Родина, и, если увидишь во сне бабку в лаптях - не пугайся, я - а не бабка - померещусь тебе в сером ледяном тумане Полесского утра.
Королевна в ответ стала на четвереньки и со злорадством - знала, что нищеброд онемел от её задней красоты - проползла в избушку - колыбель человечества.
– Где же слуги, которые мне на лютне сыграют реквием по тебе, прокажённый муженёк?
– Слуги? Луна на небе тебе - осипшая толстая горничная с клювом орла вместо носа!
– нищеброд ладонью смял своё лицо, овладел предметом разговора и успокоился - почти навеки, соляной столб в теле певца.
– Ты - моя кавказская пленница!
Еду добудь, свари и меня накорми, иначе я тебя накормлю плеткой, а затем твоим разухабистым нежным телом накормлю диких оленей; олени в нашем лесу от голода величиной с мух.
Но прима-балерина ничего не смыслила в домашнем хозяйстве, не отчаянная домохозяйка; огонь не зажгла, еду не приготовила - прОклятая девушка с чувствами в левой груди и пустословием на языке - на Марс её на поселение.
Нищеброд превратился в призрака бабы, дунул на лапти, обмотал жену белым саваном, натянул на себя детскую рубашку с петухами, икнул в смертельной тоске, лицо его - лиловое одутловатое древнегреческое - скрыто под комарами.
Сам разжег огонь, приготовил суп из поганок, попробовал и засмеялся добрым смехом ветеринара-кудесника.
Три дня варил похлебку, а затем вышел из ступора, умылся болотной водой, долго вспоминал жену - не русалка и не сатир Королевна.
– Женушка! Разжирела ты на моих поганках, на бесшабашную акробатку из шикарного Цирка похожа.
– Нищеброд бился лбом о сырую землю, выколачивал остатки яда из мозга.
– Пора за работу: садись, веники плети для шведской бани.
Ты - прима-балерина, но - потому что нищая - тебя плясать не допустят в баню, обзовут утопленницей, потому что ты слишком красивая беляночка.
Веники продашь, Короли в бане распарятся и по пьяни попросят тебя сплясать голой на столе: снисходительно усмехнутся в седые бороды друг друга; не ожидают, что
Ты спляшешь, удивишь, авось и яблочками нам на ужин наградят, скукоженные короли-убийцы, чертей они любят целовать в рыла!
Нищеброд отправил жену в лес заготавливать прутья и веники плести.
Долго ли коротко жена плела веники из еловых веток, но вернулась румяная, распаренная, юбка смятая на голове флагом победы трепещет.
Руки девушки исколоты, словно ежиками в волейбол играла.
– С расцарапанными руками тебя в шведскую Королевскую баню не допустят, подумают, что ты - образованная читательница, а не балерина!
Садись за прялку: пряди нити из шерсти гориллы и чёрта.
Королевна с охотой села за прялку и мечтала сплести толстый канат и канатом задушить нищего мужа, в глазах которого - тоска и пьянство.
Жесткие нити въедались в мягкие пальчики прима-балерины, вскоре они превратились в говяжьи сосиски
– Ни на какую китайскую работу ты не годна, прима-балерина!
– муж обрадовался, гордился своей театральной женой - похожей в минуты злости - на золотую статую Венеры.
– Глиняные горшки продавай - танцуй среди горшков, потешай карманных воришек и продавцов ослятины.
– Страшная участь - балерина-торговка ночными глиняными горшками!
– Королевна вскричала, с чувством собственного достоинства подняла возле дома ножку выше головы - дятла удивила легкостью и непринужденностью.
– Что, если на базар придут почтенные балероны из королевства моего отца и увидят меня танцующую среди ночных горшков?
Посмеются надо мной в Совете Федераций и на Генеральной Ассамблее ООН!
Надевать нечего, девушка примирилась со своим мужем нищебродом, нагая ушла торговать глиняными горшками, в которых до нашей эры греки хранили нечистоты.
На базаре к торговке прима-балерине слетелись покупатели, нахваливали её стать, прыжки над горшками и в уплату за красоту девушки, за её безупречного "Лебедя" раскупили все горшки, даже не оставили черепка студенту философу из Парижа.
За горшки платили, как за билет в театр, и многие покупатели отдавали деньги, качали седыми головами и забывали о горшках, потому что нет во Вселенной горшков, они - выдумка человечества, а человечество - ФУЙ! пылинка.
Неделю нищеброд и бывшая Королевна жили на вырученные деньги, нищий пьяно смеялся, на глаза его налетала белая мгла, и он мечтал:
– С твоим талантом прима-балерины - когда нагая танцуешь среди ночных горшков - не нужны горшки, можешь продавать воздух.
Но человек честный, он накопал в Акрополе еще глиняных горшков и снова отправил жену на базар - за золотом скифов.
Королевна задумала месть по-итальянски:
"Продам горшки, подкуплю молдаван, они моего мужа нищего убьют, а мне достанется его избушка и... и... нищета чистая, кристальная; слеза девственницы не омрачит мою нищету!"