Сказки Бернамского леса

Ершова Алёна

«Добро. Авось не заблужусь. Эх, чем о женихах думать, лучше б под ноги смотрела да ягоды собирала», — Корвин огляделась. Смотрит, а в траве темно-синие бусины блестят. Прильнула к траве, не бусины то — черника. Спелая, сочная, словно воском натертая. Потянулась за ягодой и отдернула руку в испуге.

— Кар! — с плеча на землю, шумно хлопая крыльями спустился ворон.

— Ыыы! Ннаааппууугал! — Корвин осмотрелась, но ничего опасного не обнаружила и принялась собирать ягоду с низких кустиков. За одной тянется, а другую большую, смотрит. Вот так ползком, кустик за кустик и ушла с того места, где сидела. Очнулась только

когда и корзина, и передник полные были. Огляделась и обмерла. Перед ней, покрытый мхом и кругами кривых грибов, возвышался Холм.

Корвин поднялась, отгоняя липкий страх и раздумывая, как бы аккуратно выбраться с полянки, хозяев этого места не потревожив. По-хорошему сжать бы сейчас в руке железный нож или огниво. Но ни того, ни другого она с собой не взяла. А зря. Ведь говорил отец, без железного оберега нос со двору не показывать. Она лишь смеялась в ответ. Теперь вот не до шуток. Вереск ползучий за ноги хватает, шагу ступить не дает. Ворон вместо того, чтобы помочь, когтистой лапой землю роет, жуков выклевывает. Посмотрел по сторонам, каркнул и взлетел, глухо хлопая крыльями. Корвин дернулась и едва не завалилась наземь. Лишь гнилушку ногой задела. Тут же по поляне растекся сладковато-пряный запах тлена. В воздух поднялась туча мух и мошек. Отгонишь десяток — сотня налетает. Вжала Корвин посильнее голову в плечи и побежала с поляны прочь, пути не разбирая. Очнулась только когда услыхала журчание ручья. Поставила корзинку на землю, подоткнула подол платья за пояс поглубже, и наклонилась страх смыть да воды напиться. А пока пила не заметила, как одна муха из тех, что в волосах запуталась, упала ей в ладоши. Проглотила Корвин случайно ту муху, покривилась, вытерла рот, поднялась на ноги, огляделась, и заметив знакомую тропинку радостно вскрикнула и поковыляла домой. Тут и ворон вернулся сел на плечо как ни в чем не бывало.

— Ппреееддааатель! — всхлип вырвался сам собой, а вслед за ним и слезы потекли, как дождь, после первого раската грома.

— Кар! — Ворон был явно с Корвин не согласен.

II

И без того хромая нога саднила. Руки и спину ломило от ноши, но Корвин все же донесла корзинку до дома. Телесная боль выдавила страх, позволила ему потускнеть. Добротная каменная хижина встретила тишиной. Корвин втащила корзину, нашла глубокую глиняную чашку и пересыпала туда ягоды с передника. Что делать с таким количеством «добычи» она не представляла. Раньше они с отцом таким лесным богатством не располагали.

«Верно батюшка сказал. Как ворон появился, так и дела на лад пошли. Что он с пустыми руками из лесу не возвращается, что я».

С ягодами провозилась до позднего вечера. Часть сушиться разложила с ветреной стороны дома, часть солью пересыпала, да оставила кваситься, а часть самую малую поставила упариваться. Торфа жалко, но уж сильно хочется себя побаловать в темное время года сладкой тягучей ягодой.

Отец пришел, когда солнце целиком скрылось за холмами. Принес связку перепелов и принялся их ощипывать.

— Сегодня славный день. Две дюжины птиц на королевскую кухню поставил и четыре для себя приберег. Закоптить можно, да на ярмарке сбыть. Я за лето шкурок заячьих да бобровых собрал. Пледы твои продадим. Если хорошо сторгуемся, выберешь себе сукно на платье, любое какое понравится. А после дня почитания Пчелиного Волка мне надо будет отбыть сопровождать королеву

в дни большой охоты. Похозяйничаешь одна. Но надеюсь, ее величество, как и раньше позволит мне промышлять в Бернамском лесу не только ради ее обеспечения, но и для собственного пропитания.

— Ддоообро ппааапа.

Корвин решила ничего не сказывать о лесном происшествии, да и что спрашивается говорить? Как мух да мошек испугалась? Смешно. Дома у очага, так вдвойне смешнее. Так и легла спать. А ночью ей снился полет. Словно она не то птица, не то дева крылатая да черноперая. Красивая, гибкая, легкая, сильная. Ветер ласкал крылья, и она неслась сквозь вересковые пустоши. Её черные перья превращались в белоснежные пальцы, сжимающие смоляную гриву, стремительного коня. Соленые брызги летели в лицо и хотелось кричать от счастья: «Я превращаюсь в королеву!!!»

«Или королева превращается в тебя», — пророкотал в голове чужой, задумчивый голос. И Корвин проснулась.

* * *

Сида открыла глаза. Поднялась рывком, заозиралась. Задышала тяжело, загнанно. Где она? Как сюда попала?

Сквозь грубо замазанные стены торчала черная солома. На полу разметался грязный песок. Маленькое приземистое окно, затянутое овечьим пузырем, пропускало убогое подобие света. Все это вместе, да еще закопчённый очаг в придачу, наводили на мысли о человеческом жилище. Но этого просто не могло быть. В морок или собственный бред верилось проще, чем в то, что она провела ночь среди людей.

— Проснулась золотце! Ну и напугала ты меня. Всю ночь в бреду металась. Застудилась что ли? — здоровенный, бородатый незнакомец с ассиметричным лицом протягивал ей теплое молоко. Оно пахло мёдом, луговыми травами, и заботой. Непривычные, чужие запахи раздражали.

Мужик тем временем, заботливо погладил ее по голове, лопатоподобной лапищей.

«Пошел вон, трэлл!» — сида хотела залепить пощечину, выбить дурацкую кружку из рук, и разметать к ётунам все кругом, но вместо этого ее рот произнёс:

— Спасибо, папа, доброе утро!

«Папа», казалось, опешил сильнее самой сиды. Продолжая смотреть на нее круглыми, словно блюдца глазами он слегка отстранился, потянулся к поясу и медленно достал кресало, но не простое из болотной руды скованное, а самое настоящее, чистого холодного железа. Сида с ужасом наблюдала, как чужак на раскрытой ладони протягивает ей смертоносную дрянь.

«Нет!» — страх парализовал, но вопреки воле, собственная рука уже тянулась к кресалу.

— Спасибо, — девичьи пальцы сомкнулись на ядовитом железе. Но ожидаемая боль не пронзила тело, не заставила отшвырнуть вещицу к дальней стене. — Я не права была, что отказывалась брать в лес железо. Впредь буду слушаться.

Мужик вздохнул с облегчением, и хоть продолжал прожигать ее взглядом, но прежнего ужаса в нем не было. Напротив, в глазах блестела радость.

— Накрывай завтрак золотце, произнес он и поднялся с пыльного мешка, служившего постелью.

Сида недоуменно смотрела на лежащее в своих руках кресало, потом обратила внимание на неестественно скрюченные пальцы, на обломанные ногти с темными полумесяцами грязи. И ужас окатил ледяной волной.

«Не может быть! Нет, нет, нет! — смятение, ярость, паника всё смешалось внутри, лопнуло и растеклось едкой горечью понимания, — Я заперта в человеческом теле! В немытом, калечном человеческом теле».