Сказки дедушки Матвея
Шрифт:
Тяжело вздохнула Медведица и подалась одна на деревню.
А Мишатка в берлоге полеживает, брюхо поглаживает. Днем спит или с мухами воюет, ночью тоже спит или на звезды удивляется: вроде и близко, а не достанешь.
Сутки миновали, вторые: ждать-пождать — нет матери. Голодно Мишатке. Перекатывается он с боку на бок, а сам думает: «Хоть бы косточку теперь какую-нибудь». Только где ж ее взять, эту косточку? В берлоге подчищено все, а наружу выйти лень, да и боязно. Однако голод — не свой брат. Вспомнил Мишатка
Подошел, встал на камень, глянул в воду, а со дна реки косматая морда смотрит на него и жмурится. Мишатка с перепугу ка-ак по той морде хлопнет — и в рот лапу, и заскулил:
— Вай-вай-вай, бо-ольно! Вай-вай-вай, бо-ольно!..
А косматая морда в воде кривится и тоже во рту лапу держит. Такой на Мишутку страх напал, что и про боль забыл. Схватился — и в лес.
Долго он слонялся между деревьями, много всякой дичи видел, а взять не умел. А от голода даже бока посвело. Бродил он, бродил, опять к реке возвратился. А морда все на том же месте, словно нарочно его поджидает. Отбежал Мишатка подальше, сел на пенек, смотрит на воду издали и так плачет, что слезы ручьем бегут. Размазывает их лапой Мишатка по морде, приговаривает:
— Как же мне, Мишеньке, быть? Что же мне, маленькому, делать?..
Бежит мимо Волк, уши торчком, хвост палкой.
— Что ты, Мишатка, плачешь?
— Как же мне, дяденька, не плакать? Как же мне, серенький, слез не лить? Ушла моя маменька на деревню и пропала где-то.
— Да, хорошая была старуха, — запечалился Волк. — На рогатину, говорят, ее подняли. Что жаль, то жаль…
— Гы-гы-гы, — захныкал Мишатка, — пропадать мне теперь.
— Ну, ну, брось хныкать. Не такой уж ты маленький, чтоб живому тебе мыши голову отгрызли. Полезай вон в воду. Под камнями раков: ешь — не хочу.
— Да-а! Там зверь какой-то страшный сидит…
— Ай, чудак! Смотри!
Подвел его Волк к реке. Смотрит Мишатка: рядом с ним Волк — и в воде Волк. Он поднял лапу — и зверь в воде поднял лапу. Запрыгал тогда Мишатка от радости и как начал камни ворочать да раков на берег выкидывать — и часа не прошло, как целую кучу набросал.
Наелись они с Волком, сели, отдуваются, в зубах ковыряют. А Мишатка и говорит:
— Дяденька Волк, а ты, я слышал, родственником, мне доводишься?
— Из дальних, — ответил Волк.
— А давай, дяденька, тогда вместе жить? Твой ум и смекалка, а моя сила, а?
— А ты не бойся. Живи, как все живут.
— Ну-ну, где мне! Ничего-то я, дяденька, не знаю, ничего-то я не умею. Не покидай меня.
Покрутил Волк носом: и родственник Мишатка, и все такое… только кому ж охота обузу на себя брать лишнюю?
— А, ладно, — согласился Волк, — была не была! Но только чур, уговор: чтоб меня во всем слушаться беспрекословно. Как велю — так и делай.
Мишатка даже
Пожили они так дня три, приелись им раки. Да и повыловили почти всех. Где-где лишь самые хитрые остались. Смотрит Мишатка в рот дяде, что тот ему присоветует. А Волк сел на камень, приложил лапу ко лбу, задумался. Часа три думал. Потом как подскочит.
— Погоди-ка… Да ведь вашему брату, медведю, кислый муравей, что мне барашек! Правда?
— Правда! — обрадовался Мишатка.
— Ну, вот и дело! Занимайся тут своими муравьишками, а я на деревню загляну. После раков что-то мясца захотелось.
Попитался Мишатка муравьями с неделю — куда что делось. Кожа да кости остались.
А Волк как ушел, так и глаз не кажет.
Завидел однажды Мишатка его издали, заорал, что было мочи:
— Дяденька-аа! Обожди-ии!
Хотел Волк в ельник шмыгнуть, да поздно: косолап Мишатка, но на ногу прыток. Нагнал Волка.
— Сил моих нет больше, дяденька, — взмолился он, — не столько тех муравьев, сколько земли да заноз в рот попадает. Язык вон распух. Погляди! — и вывалил наружу распухший язык.
Переступил Волк с ноги на ногу, ничего не ответил.
— А ты что несешь, дяденька? — спросил Мишатка.
— Так себе… барашек.
— Дай кусочек попробовать… — и облизнулся.
Скрепя сердце, оторвал Волк кусочек, дал Мишатке.
По зубам пришлась Мишатке баранина.
— Дай еще!
— Э, нет, — ответил Волк, — сам добудь.
— Откуда ж мне знать — как?
— А просто. На лугу, за лесом, стадо овец пасется. Хватай любую за шиворот и волоки, а я здесь тебя подожду.
— Ой, дяденька, страшно…
— А ты думал как? Поди-ка покажи, что и в тебе медвежья удаль имеется. Ну, чего смотришь? Делать, так делать! Что на это скажешь? Сам ведь обещал во всем меня слушаться.
Повернулся Мишатка и зашагал уныло. А серенький дяденька сидит под кустом. Племянничка ждет, да баранинку ест.
Вдруг — трах-ба-бах!
Волк даже вздохнул с облегчением.
— У-ф! Отделался, наконец, от племянничка…
Только сказать успел — глядь-поглядь: Мишатка на трех ногах скачет, навзрыд плачет. Но ягненка тащит-таки. Подбежал, швырнул его на землю.
— Пропади они пропадом, твои бараны! Ой, дяденька, больно! Ой, серенький, больно!.. Ногу-то мне насквозь прострелили.
— Э, чудак! — ответил Волк, — на охоту ходить да подстрелянным не быть? Знаешь что? Заберись вон на ту сопку, там вода из-под земли бьет горячая. Опусти в нее ногу — враз подживет. Беги! А за ягненка не бойся — постерегу.
Вскарабкался Мишатка на вершину сопки — и правда, не обманул Волк. Опустил он в горячий целебный источник ногу — затянуло к утру ранку. Спустился он вниз и остолбенел.