Сказки из Скородумовки. Лушенька-норушенька
Шрифт:
– А ты кто?
– спросила девушка.
– Я Лушенька-норушенька, - ответила Луша.
– А я Дарья из Скородумовки, слыхала про меня?
– Слыхала, тебя еще строптивой называют.
– Вот еще!
– фыркнула девушка, - да такой доброй и ласковой еще поискать. Я ж как соломка стелюсь, поперек не говорю, только вдоль.
– А бабушку мою зачем обидела?
– Так это бабушка?
– удивилась Дарья и так раскрыла свои зелено-голубые глаза, что они стали огромными, как чайные блюдца.
– Я думала мышь какая, крыса лесная.
– Я тебе задам
Дарья засмеялась, но Лесовушка сунула коричневые пальцы в рот и так свистнула, что верхушки деревьев закачались, а листья посыпались частыми желтыми каплями.
На полянку вышли волки. Они наклонили головы и сурово исподлобья посмотрели на девушку.
– Подумаешь, напугала, - пробормотала та, прячась за стволом дерева.
– Не напугала?
– усмехнулась Лесовушка, махнула рукой и волки ушли,- раз ты такая храбрая, отправляйся домой, милая. Вспомнишь меня еще не раз. Как надумаешь прощения просить, приходи.
– Еще чего, - взвизгнула Дарья и, подхватив корзинку с грибами, вихрем пронеслась мимо Лесовушки и скрылась за деревьями.
– Ой, что ж в мире делается, - осуждающе сказала старушка, глядя в след девушке.
– Девки совсем стыд потеряли, старших не слушают, грубят. В мое-то время - Лесовушка покачала головой, подхватила наполненную доверху корзину.
– Лушка, я пошла грибы солить, а ты по лесу погуляй, полюбуйся на осеннюю красоту.
Наступили первые утренние заморозки. По утрам пожухлая трава становилась седой.
– Зимой пахнет, - говорила Лесовушка.
– То ли дальше будет, иной раз и не поймешь, был ли денек или не был. Как станет с утра хмарь, и солнышка светлого не увидишь.
Вечера становились длиннее, день скукоживался.
Однажды вечером в избушку ввалилась старуха с длинным синим носом. Она была одета в грязные лохмотья, через которые проглядывало голое тело.
– Сидишь, - тонким неприятным голосом заверещала старуха, и взмахнула нескладными тощими руками.
– Чаи распиваешь.
– Свое пью у других не прошу, - спокойно сказала Лесовушка, наливая себе чашку чая из самовара.
– Небось не угостишь?
– Отчего же, присаживайся, Кикимора.
– Еще чего! Думаешь я позабыла, как ты меня с заветной ягодной полянки прогнала.
– А чего тебе делать на моей полянке?
– взвилась от негодования Лесовушка, - ты ее не берегла, ягодки не холила и не нежила, дождичком теплым не поливала, злых жуков не гоняла, а хороших не привечала. А туда же - с корзиной прибежала. Вот посмотрю на тебя, кикимора и думаю: бессовестная ты. Мало ли в лесу полянок, любую выбирай.
– Зато тебя совестливую скоро со свету сживу!
– радостно прокричала старуха и, выпучив глаза, показала длинный язык.
– Знаю теперь, как силы набраться. Скоро весь лес моим будет, медведи начнут на задних лапах ходить, волки как собачки ластиться, а олени будут меня в карете катать. Вот! Ни ягодки, ни грибочка, ни даже гнилого желудя ты, хворья пучеглазая не получишь. Надоели вы мне! Теперь я за главную!
Лесовушка поперхнулась чаем.
–
Кикимора запустила тонки длинные пальцы в копну нечесаных волос и сказала:
– А посмотрим, кто из нас дурында. Как силы наберусь, выгоню тебя из леса.
– Ах ты булдыжка комариная, - Лесовушка рассердившись поднялась из-за стола, но дверь захлопнулась и Кикимора исчезла.
На следующий вечер на огонек заглянул Фома Никанорыч. Он сразу присел за стол к пыхтящему самовару и принял из рук Лесовушки чашку с чаем.
– Хорош у вас чаек, Пелогея Степановна, - нигде я такого не пивал.
Старушка вяло махнула рукой:
– Без настроения делала, Фома Никанорыч. Вчера приходила булдыжка комариная, да так меня расстроила, что всю ночь сливовой наливочкой спасалась.
– Кикимора что ль?
– усмехнулся Фома Никанорович.
– Бегает по деревне и кричит: Скоро сила у меня будет немереная. Всех переполошила.
– Глупа.
– Да не скажите. Живет у нас в Скородумовке мужик, Дюжа по уличному. Сила у него была неимоверная. По четыре мешка ржи на спину забрасывал, лошадь с телегой из трясины вытащил, бревна, как соломинки в руках вертел. А сейчас лежит и ложку поднять не может, тяжело говорит, вся сила ушла.
– Куда?
– удивилась Лесовушка.
– А вот и не знаем, мы уже совещались по этому поводу, да ничего не поняли. Но тамошний домовой рассказывал, что повадилась в последнее время на огонек кикимора. Сто раз говорил: не связывайтесь с этой проходимкой, от нее одни беды. Но молодежь нас, стари ков, не слушает, все хочет по-своему сделать. Весело с ней, видите ли, в карты играть и мышей по избе гонять. Я-то ее шутки знаю, то куделю перепутает, то нитки порвет, никогда ее не пускал. Но вчера и я сплоховал. Дождик шел, слышу, кто-то скребется у двери и жалобно плачет. Приоткрыл я дверь, а там Кикимора стоит, мокрая, нос синий, глаза запавшие.
– Никак впустил? - взмахнула руками Лесовушка.
– Впустил, - повесил голову Фома Никанорыч.
– Больно жалка она была. И не уследил. Поначалу она вроде тихо себя вела, прикорнула в уголке, все всхлипывала, плакала. Я ей и кашки дал, хозяйка сегодня молошной угостила, и пирожка кусочек выделил, и молочка кружечку налил. Вроде тихо все было, спокойно. Хозяева за занавесочкой храпят, часы тикают, сверчок запел за печкой, кошка мурлычет. До т ого хорошо и уютно в нашей избе, что я закрыл глаза и тоже заснул. Проснулся ближе к полуночи. Лунный свет лежал на полу ровной дорожкой, глянул в уголок, где Кикимора сидела, а там пусто. Я тихонько отодвинул занавесочку а на груди хозяина сидит Кикимора и через деревянную трубочку будто что-то в себя втягивает. Зыркнула на меня со злобой, молча слезла с кровати пошла к двери. Я ее за руку было ухватил, а она, не поверите, Пелогея Степановна, как пушинку меня отшвырнула. Пролетел я через всю избу, на кота свалился и до утра от боли и обиды плакал. А утром хозяин не поднялся.
– Силушки, говорит, совсем не осталось. Пришла беда, отворяй ворота, Пелогея Степановна. Погубит нас кикимора, изведет весь лес.