Сказки из Скородумовки. Лушенька-норушенька
Шрифт:
– Ах ты, булдыжка комариная, - ругалась лесовушка.
– Да где ж она взяла эту трубочку?
Фома Никанорыч всхлипнул, пожал плечами и впился крепкими зубами в очередной бублик.
– Но, но, - сказала Лесовушка поспешно убрала блюдо с бубликами подальше, - ты от расстройства уже пятый мелешь.
– Это правда, Пелогея Степановна, я как начну переживать, так ем и ем. Слыхал я, что ходила Кикимора в дальнюю сторону, долго ее в лесу не было, не заглянула ли она к старому Ведуну. У него в сундуках чего только не сложено, и сапоги-самошаги,
– Диковинок у него много, это правда. Ведун по всему свету ходит, их собирает. И у меня бывал, отдай, говорит, дорожку пряменькую. Даже денег предлагал. А на что мне деньги. У меня курочка яичек нанесет, козочка молочка даст, грибов, ягод я в лесу наберу, кто-нибудь обязательно медку пожалует, мучицы принесет, маслица. Я не бедствую.
Лесовушка подошла к сундуку в углу комнаты, достала из фартука блестящий медный ключ, повернула его в замке и откинула крышку.
– Эх, сколько добра навалено, - пыхтела старуха, доставая куски полотна, праздничные платки, почти новые башмаки, связки шерстяных носок. Где ж она? Ага, да вот.
Вещи были быстро убраны в сундук, а в руках старушки оказался сверточек.
– Дороженька моя пряменькая, - сказала старушка, - ни по чем с ней не расстанусь, как надо куда быстренько сбегать, расстелила и ее - и в путь. Завтра с Лушенькой-норушенькой к Ведуну отправимся. Ты с нами пойдешь, Фома Никанорыч?
– Я бы рад, да некогда. Хозяин лежит, хозяйка ревет, я один за домом приглядываю.
Утром Лесовушка оделась потеплее, повязала Лушу новым платком, надела на нее жакетку, дала новые лапти. Погода была теплой, летела легкая паутина. Лес в желтых и красных пятнах, пронизанный солнцем, светился золотом. Лесовушка вдохнула прохладный воздух, достала из-за пазухи сверточек, бросила его на землю и перед нею появилась ровная дорожка.
– Прямой дорожки - вот чего не хватает людям в жизни, - говорила старушка.
– Иной раз человек и так крутит, и эдак, год блуждает, второй, третий, порой вся жизнь у него уйдет на поиски нужной дорожки. Уже изменить ничего нельзя, а он вдруг поймет, что не туда шел и не с тем человеком. А у меня всегда дорожка ровненькая и прямая, по ней, куда угодно за четверть часа можно добежать.
Луша перебирала ножками в лапоточках и видела перед собой только покачивающуюся старухину спину. Девочка запыхалась и немного устала. Листья падали по обе стороны дорожки, становясь красочным орнаментом.
Наконец впереди показался домик. Из трубы в голубое небо поднимался ровный белый столб дыма.
– Печку Ведун топит, нас ждет, - довольно крякнула Лесовушка.
– Чайку напьемся.
Дверь приветливо отворилась, Лесовушка и Луша вошли в дом. Дед Ведун сидел за столом, покрытом скатертью в синий цветочек. Начищенный самовар сиял медными боками.
– Проходите, гости дорогие, - сказал старик. Он был сед и сгорблен. Ведун наклонился к
– Ты что, старая, под закат жизни грешить начала? Девчонка скоро совсем в мышку превратится. И носик востренький, и глаза-бусинки, и усики уже просматриваются.
– Без тебя знаю, что делать, - сердито ответила Лесовушка и села за стол. Луша пристроилась рядом с ней. В тарелочке лежали конфеты, девочка вопросительно посмотрела на старика, тот ободряюще кивнул, девочка развернула одну конфетку и положила в рот.
– Вкусно?
– прищурился Ведун.
Луша довольно закивала.
– Ты, старый, скажи, не заходила ли в последнее время к тебе Кикимора?
– Была, да уж порядочно времени прошло, недели три как. Зашла под вечер, скукоженная, несчастная, спина согнута сильней чем у меня, космы нечесаные, под глазами синяки. Жалкое зрелище, Пелогея Степановна.
– И ты, старый, ей поверил, оставил ночевать.
– Неужто я на ночь глядя несчастную должен был выгнать?
– руки старика взлетели, как два уставших крыла.
– Ничего эта несчастная у тебя не украла?
– прищурилась Лесовушка.
– Помилуй, Пелогея Степановна, у меня и брать-то нечего.
– Ха! А скатерть-самобранка, а сапоги-самошаги.
– Вспомнила! Скатерть мыши погрызли, расстелешь ее, а там одни объедки появляются, сапоги-самошаги протерлись, шапку-невидимку моль съела, диковинки стареют так же, как и обычные вещи. А новых мастеров, Пелогея Степановна, нет, наступает бесчудесное время. Иной раз выйду поутру на крылечко, окину взглядом белый свет и подивиться не на что. Все чудеса остались в сказках.
– А дудочка, через которую силу забирают, где?
– Она у меня далеко спрятана, это вещь опасная. Хотел я ее поломать и в печке сжечь, но пожалел, вдруг пригодится.
– Кикиморе пригодилась, - насупилась Лесовушка. Ты что наделал, старый, не уберег дудку.
– Не могла Кикимора ее забрать, легла себе на сундучок и спала всю ночь.
Старик заволновался, встал из-за стола, подошел к буфету и начал выдвигать многочисленные ящики, пакетики с крупами, узелки с сушеными травками полетели на пол.
– Куда ж я ее дел?
– бормотал старик, - маленькая она, сразу и не найдешь.
Ведун распотрошил сундук, залез в ларь, но ничего не нашел. Потом старик взял свечку, спустился в погреб и начал шарить между бочек с капустой и огурцами.
– Отыскал пропажу-то?
– напевно спросила лесовушка.
Ведун только досадливо пыхтел. Он вернулся в избу, достал из шкатулочки стеклышко и начал медленно рассматривать сквозь него избу.
– Нигде нету, - бормотал старик, - надо же, потерялось.
– Украла у тебя Кикимора опасную вещь, а ты не встрепенулся. Если у кого корова потеряется, ты знаешь, где искать, как мужик на том конце деревни чихнет, ты уже травки готовишь, чтоб отвар сделать. А тут из под носа увели диковинку.