Сказки Космоса
Шрифт:
Кирина уже решила, что будет говорить.
— Я ни в чем не виновата! Вам нужен Пенз, Айзек Пенз, — выпалила она. — Ловите и допрашивайте его. Уверена, он скрылся в Клоаке.
Короткие пальчики постучали по черному переплету, и мужчина покачал головой.
— О, мы уже выловили вашего друга, госпожа Ферия, — при этих словах Тарковски странно усмехнулся, — но, увы, Айзек Пенз ничего никому не расскажет.
— Он что — мертв? — недоверчиво уточнила Кирина. Она почему-то была уверена, что Пенз выбрался из этого кошмара живьем. Он не мог не оставить
— Утонул, — скорбно кивнул мужчина, — такая ирония — захлебнуться обычной водой, пока все остальные захлебываются кровью.
— Как — утонул? — растерянно спросила Кирина.
— В бассейне на крыше Посольства. Его утопил виновник нашей предыдущей встречи — Лернэ Ло.
— Лернэ? — Кирина не поверила своим ушам. В голове не укладывалось, как тщедушный яло-миец мог справиться с Пензом и его костлявыми кулаками. — Что с ним стало?
— Ваш друг мало что от него оставил, — пожал плечами Тарковски, открывая папку. Из нее он извлек пустой белый лист с шариковой ручкой и протянул все это Кирине. — Будьте любезны, госпожа Ферия, запишите здесь имена ваших солнечных братьев и сестер.
Кирина отшатнулась от листа как от оружия.
— Я уже сказала, что ни в чем не виновата. Я никогда не состояла в Братстве. Я ничего не знаю.
Тарковски разочарованно вздохнул.
— Я надеялся, что вы будете более благоразумны.
Кирина ждала, что он примется ее запугивать и давить, но господин Тарковски захлопнул папку и встал.
— Позовите меня, когда будете готовы к конструктивному диалогу, — попросил он, стукнув в белую дверь. — Я бы пожелал вам доброй ночи, — с мягкой улыбкой повторил маленький мужчина, — но так принято говорить тем, кто собирается спать.
Дверь отворилась, и Тарковски ушел, оставив Кирину в полном недоумении.
Ферия вскочила и заметалась меж белых стен. Тарковски не был похож на того, кто может так легко сдаться. На что он пойдет, чтобы вытянуть из нее признание? Кирина почти не сомневалась, что ее станут бить. Вряд ли это будет делать сам Тарковски: его мягкие маленькие ручки не годятся для этого. Наверное, он прикажет выбить из нее правду кому-то из гвардейцев. Кирина вспомнила своих конвоиров и представила, как они на пару примутся ее истязать. Она сомневалась, что ей хватит стойкости перенести такое.
«Если раскрою рот, меня будет ждать расстрел», — напомнила себе девушка. Это придало ей решимости молчать во что бы то ни стало.
Однако шли часы, но никто не приходил, чтобы начать пытки над ней. Мучительное ожидание и метания по комнате совсем измотали ее. Кирина присела на кровать и тут же завалилась на бок, только теперь почувствовав, насколько устала.
«Вряд ли я просплю что-то интересное», — решила она и в изнеможении закрыла глаза.
Кирина едва успела погрузиться в тревожный сон, как дверь с лязгом распахнулась и кто-то грубо встряхнул ее за плечо.
— Проснись!
Девушка испуганно подскочила и бешено заозиралась по сторонам. Перед ней стоял новый гвардеец, такой же молодой как и конвоиры, с редкими
Но он не собирался ее бить. Удостоверившись, что с нее слетели остатки сна, он покинул комнату и запер дверь.
Сердце Кирины колотилось у самого горла. Она ничего не могла понять.
Некоторое время она просидела, напряженно ожидая нового вторжения. Но усталость навалилась на плечи каменной глыбой, и у Кирины вновь начали слипаться глаза. Она закемарила сидя, уронив голову на грудь, но спустя мгновение проснулась от лязга двери.
— В чем дело? — раздраженно воскликнула она. — Меня собираются допрашивать?
Усатый гвардеец молча вышел вон, оставив ее без ответа.
Когда Кирину растолкали в третий раз, она все поняла. Никто не станет ее бить. Ее ожидает то, чего физически не способен вынести человек.
За последующие дни Кирине не дали и минуты сна. Сперва гвардейцы будили ее окриками и толчками, когда это перестало действовать, ее начали обливать ледяной водой и насильно раскрывать ей глаза.
Кирина отслеживала время по приемам пищи. Три раза в день на откидном столике исправно появлялся поднос с едой, но на вторые сутки у нее полностью пропал аппетит. Белые стены и мебель нестерпимо резали глаза, едва заметное мерцание лампочек сводило с ума.
Четвертые сутки Кирина провела, сидя на стуле и боясь заснуть — неизбежное пробуждение было мучительней, чем бодрствование. Предметы и стены слились в одну сплошную невыносимую белизну. Кирина была готова поклясться, что она издает собственный звук — тонкий протяжный звон на самой границе слуха. Девушка затрясла головой и вперила взгляд в черный подол платья. Трясущиеся руки мяли траурную ткань. Белые, слишком белые руки. С исступленным воем она засунула кисти подмышки и принялась раскачиваться взад-вперед.
Мерные движения убаюкали ее, и Кирина свалилась со стула. Она бы заснула прямо так, но охрана была начеку. В комнату вошел усатый гвардеец с зелеными веснушками на носу и оторвал ее от уютного пола.
— Бруно, пусти, — взмолилась она, но он, кажется, не расслышал ее слов из-за противного звона. Она повторила громче, еще громче и зашлась криком. Гвардеец подтащил ее к раковине и засунул ей голову под ледяную струю. Кирина забилась в его руках, но он продолжал ее держать до тех пор, пока она не пришла в себя.
Наконец, он отпустил Кирину, и она без сил сползла по стене, ежась от ледяных капель, сбегавших с волос на спину. Девушка с ненавистью поглядела на своего мучителя. Им оказался тот тип, которого укачивало от поездок. Никаких усов и веснушек на его лице не было и в помине.
Кирина не помнила, сколько дней прошло с того инцидента. Она запуталась в своей системе отсчета. Иногда она забывала о том, что приносили еду, а порой считала одну и ту же тарелку дважды, сделав круг по комнате и наткнувшись на нее взглядом вновь. Она уже не могла с точностью сказать, чем занималась в течение дня.