Сказки Космоса
Шрифт:
Церсей пролистал остальные бумаги и округлил глаза.
— Что это, Мастер Гамаюн?
— Я же сказал тебе, что теперь она наша, — аёрнец спустился с судейского возвышения и направился к Селене.
Лагерт заглянул в папку через плечо касианца и поперхнулся. Лернэ вытянул шею, но ничего не смог разглядеть.
— Что там? — взволнованно спросил он, без сил откинувшись обратно на подголовник.
— Несколько бумаг от Совета Высоты, Мастер Лернэ, — пояснил Гамаюн, — и восемнадцать сопроводительных писем от Патронов, заверенные их печатями и именами.
Зал накрыла тишина. Гамаюн протянул Селене бумагу и ручку.
— Одна подпись, дитя мое, — тихо проговорил он, — и мы заберем тебя с собой.
Селена посмотрела на него без всякой благодарности и не приняла документ. Хонор и Браво переглянулись над ее головой.
— Алк мечтал показать тебе Аёрну, — еще тише шепнул Мастер. — Проводи его домой, дитя мое.
Сорса дрогнула и поставила судорожный росчерк на листе. Гамаюн сложил документ и убрал под иссиня-черный мундир.
Тарковски и Церсей обменялись быстрыми взглядами.
— Это совершенно недопустимо, — прошипел лысый мужчина и подал знак. Десять гвардейцев отлепились от стен, подчиняясь его приказу, и двинулись к Сорсе. Хонор и Браво откинули синие плащи, заставив их замереть. Президент отшатнулся в кресле. На поясах аёрнцев висело по кобуре.
— Снаружи ждет еще дюжина моих щеглов, и на сей раз они вооружены не только клювами, — спокойно сообщил Гамаюн.
— Вы не посмеете, — потрясенно пророкотал Церсей и бросил взгляд на Лагерта. Зрачки седого маёльца обратились в две узкие черные щели. Он отнюдь не разделял уверенности Капитана.
— Аёрнцы никогда не оставляют своих, — возразил Гамаюн и обернулся к Президенту. — Земля забрала у нас лучшего сына — взамен пусть отдаст лучшую дочь.
Президент сидел, вцепившись в столешницу, с белым как мел лицом. Глаза в паутине морщин неотрывно следили за каждым движением Хонора и Браво.
— Мы можем открыть огонь в ответ на угрозу, — вкрадчиво предупредил господин Тарковски. Гвардейцы потянулись к оружию.
— Браво, у тебя зоркий глаз и меткая рука, — спокойно отозвался Гамаюн, не удостоив очкарика взглядом, — доверяю тебе самую маленькую мишень.
— Да, мой Мастер.
Тарковски посерел. Гамаюн вновь обратился к Президенту.
— Меня терзают страшные подозрения, — тихо проговорил он, — и если они верны хотя бы на сотую долю, то мы стоим на пороге горьких времен, господин Президент. И вы выбрали не ту сторону. Впрочем, думаю, выбирали за вас, — Мастер смерил лысого мужчина тяжелым взглядом. — Но сейчас я жду вашего решения. Отпустите всех аёрнцев домой. Когда Земле потребуется помощь, Совет Высоты вспомнит об этом.
Президент шумно выдохнул и разжал пальцы. Нервным взмахом руки он приказал гвардии отступить.
— Улетайте домой, Мастер Гамаюн. Улетайте все.
Хонор и Браво вывели Селену из зала. Гамаюн ушел последним, прикрывая их спины собой.
— Аёрна ценит мужество, — напоследок сказал он, но Кирина не поняла, кому адресованы эти слова, — а я всегда помню о своих долгах.
Глава 35.
В прямоугольный люк внизу двери проскользнул поднос. Кирина приподнялась на узкой постели. В тусклом неоновом свете, пробивавшемся в зарешеченное оконце под потолком, любое варево выглядело одинаково бурым и студенистым.
Девушка поставила поднос на колени и отправила в рот ложку вязкой похлебки. Затем еще и еще одну, стараясь глотать, не разбирая вкуса. Это стало ее девизом: не разбираться в том, что творилось вокруг. Не принюхиваться к смраду, не прислушиваться к крысиной возне, не приглядываться к кислотному свету за окном. Но самое главное, не подсчитывать дни, иначе можно было сойти с ума.
Впрочем, Кирина не тешила себя иллюзиями относительно собственной вменяемости. Господин Тарковски исхитрился напоследок устроить ей пытку, до которой не дошло дело в белой комнате. В крохотной темной камере, где с трудом можно было сделать пару шагов, единственными ее собеседниками стали голоса в голове. Пока что они были всего лишь отголосками совести и воспоминаний. Но бесконечное одиночество и безмолвие делали их сильнее день ото дня.
Они нашептывали ей мучительные картины: рога Тесс в груди Трис, разорванное личико Пани, располовиненных сестер-мантикор, серую влажную плоть в голове Стеффа. Они не давали ей забыть о том, что терзало ее сильнее всего: о теле брата, которое свалили и сожгли в общей куче, как поступали с теми, кого некому было похоронить; о страшных увечьях Лернэ, об Алконосте и Бастете. О том, что единственный поцелуй в жизни с ее губ сорвал Пенз, а не Найтон.
Кирина отставила поднос и внутренне похвалила себя: за черными мыслями она даже не поняла, что ест.
Снаружи лязгнул засов. Кирина встрепенулась и отползла в дальний угол кровати. День мытья, единственный повод, по которому для нее открывалась дверь камеры, еще не настал. За все время, проведенное здесь, ничто не нарушало этого невыносимого распорядка.
В дверной проем сперва просунулось дуло, и только затем проскользнул человек в черной форме.
— На выход, Ферия.
— Куда? — Кирина не узнала собственный голос. В последний раз она пользовалась им месяца три назад. А может, и в прошлой жизни.
Гвардеец угрожающе шагнул внутрь, и девушка поняла, что лучше обойтись без вопросов.
В конце концов, теперь ее мало, что пугало. Мысль, что она страшно сглупила, избежав быстрой смерти, ни раз посещала ее. Единственное, что заставляло стыть в жилах кровь, — белая комната и блестящая лысина в ослепительном свете диодов.
Кирину привели на внутреннюю парковку и засунули в бронированный фургон. Напротив уселся гвардеец с мутными свинячьими глазками. Дубинка и кобура на его поясе отбили у девушки всякое желание выглядывать в единственное окошко, забранное толстыми прутьями. Однако по уменьшающемуся давлению Кирина поняла, что они едут вверх. Когда неоновые огни мигнули сквозь решетку в последний раз, ей сделалось страшно.