Скиф
Шрифт:
Дома Филипп призвал Полидевка и, тронув конец все еще болтавшейся на его шее веревки, хмурясь, сказал:
— Отпускаю тебя на волю. Возьми веревку, завязанную на твоей шее, в собственные руки в знак того, что отныне ты сам ведешь свою судьбу. Более достойным мы добудем свободу мечами. Прощай!
Полидевк, угодливо выгнув спину, не двигался. Филипп невольно вспомнил слова Аридема о нерушимых цепях добровольного рабства. Ни меч, ни золото не в силах освободить того, кто раб духом. Выгнутая спина Полидевка подтверждала это.
— Позволь
— Веревка в твоих руках, иди! — оборвал его Филипп.
X
Арна ждала у калитки. Стояло морозное утро. На траву пал иней. Лужи вызвездились льдом.
— Я иду в горы. Ты хотел, господин, видеть вождей Самниума? Идем со мной.
Филипп не расспрашивал. В Риме его уже больше ничто не удерживало. Фабиола знает его тайну, и он надеялся на великодушие ее любви, но кроме Фабиолы его тайну знали Иренион и Полидевк — на этих, свыкшихся с рабством, он не надеялся…
Дорога вела в гору. По ее краям то тут, то там поднимались вверх зонтикообразные кроны искривленных ветрами пиний. Убегавшие к морю пологие холмы курчавились вечнозеленым кустарником. У самого берега синь Тирренских вод мутилась желтизной Тибра.
Арна рассказывала молчаливому спутнику о древнем поверье своей родины. Когда самниты терпели поражение в бою или другое тяжелое горе обрушивалось на народ Самниума, богам сулили весну… На алтарях Марса-Мстителя, бога справедливых войн, закалывали весь скот, рожденный в несчастное время. А юноши и девушки, родившиеся в годину горя, посвящали себя борьбе за независимость родимых гор. Достигнув совершеннолетия, они поднимали оружие против Рима.
Так было в тот страшный год, когда самниты восстали в последний раз. Наемники Суллы победили вольнолюбивых горцев. Ужасен был гнев диктатора и бесчеловечна расправа с побежденными. Народ не забыл мучеников. Среди бежавших из Капуи есть и односельчане Арны. Она слышала: издавна пленных самнитов заставляли биться на аренах римских цирков.
Филипп напряженно слушал. Восставшие рабы становятся грозной силой, легионы Рима надолго окажутся скованными у Апеннинских ущелий. Жаль, Митридат не отважится открыто поддерживать восставших рабов. Он не может простить себе Аридема: напугал этой поддержкой всех восточных царей.
Горы стали круче. Вечнозеленые лавры сменились зарослями диких азалий. Нагие ветви больно хлестали.
Тропа спускалась к урочищу. Над купами азалий мелькнула тростниковая крыша хижины. Два волкодава с лаем кинулись навстречу. На пороге показался старик в плаще из козьих шкур мехом наружу.
Гостя ввели в хижину и усадили у очага. Под ногами шуршала сухая душистая трава. На полках стояла простая, не покрытая резьбой каменная и глиняная утварь. В углу темнел
Старик налил гостю чашу дружбы — козье молоко, смешанное с диким медом. Филипп выпил и, указывая на двух огромных волкодавов, прикорнувших в тепле, начал:
— Что бы вы сказали, добрые люди, если бы они, поверив волчьей клятве не трогать овец, стали защищать волков от пастухов?
— Говори ясней, мы люди простые, — прервал его старик.
— Я дивлюсь, с какой поры молодые италики спешат записываться в легионеры Рима и, забыв плен своей родины, несут цепи другим народам? Разве так добывают свободу?
— Я слышал о тебе, — медленно заговорил старик, наклоняя голову. — Мой сын Бориаций хотел разыскать тебя, но я отсоветовал: нас слишком часто обманывали.
— Зачем мне вас обманывать? — Филипп оглянулся. — Мы не несем вам рабства, моему царю не нужны ваши горы. Но у нас один общий враг — Рим. Вам нужны деньги и оружие. Царь даст вам это. Люди владыки Морей Олимпия приведут в тихие лагуны Адриатики биремы, груженные копьями, мечами и доспехами. Денег вы получите столько, сколько нужно для войны… Пора! Вы исполните вашу мечту — италийский вол свергнет ярмо и растопчет римскую волчицу.
— Он прав, отец! — Арна поднялась и пророчески простерла руки. — Италики свергнут иго Рима! Наши отцы будут отомщены!
Собаки, настороженно подняв головы, залаяли, но тотчас же, оборвав лай, обрадованные, бросились к двери.
В хижину входил высокий, угрюмого вида горец. Волкодавы устроили возле его ног восторженный танец — путались в полах козьего плаща, прыгали на грудь, старались высунутыми красными языками дотянуться до лица вошедшего.
— Бориаций, — догадался Филипп и уже не отрывал взгляда от угрюмого горца.
Приласкав собак, Бориаций сел у очага и испытующе посмотрел на Филиппа.
— Мне рассказывали о тебе, — сдержанно начал он после долгого молчания, — но я думал — ты уже на Востоке…
— Я хотел бы уехать другом. — Филипп выдержал пытливый взгляд самнита и добавил: — Я уже говорил с твоим отцом. Этот разговор меня не обрадовал. Арна рассказала тебе наши условия. Я могу повторить…
Бориаций мотнул головой.
— Я помню их. Скажу тебе сам: ни одному восточному царю мы не верим, но если Митридат пришлет нам оружие, мы… возьмем его в руки, — проговорил он низким прерывающимся голосом.
— Не спеши! — Старик осуждающе покачал головой. — Италия не пойдет за варваром. Мой дед помнил Пирра и Ганнибала. Они обещали больше, чем Митридат, но мы остались верны Риму, первенцу Италии.
— И получили за верность оковы! — мрачно отрезал Бориаций. — Вспомни, как Сулла отблагодарил нас!
Он встал и, налив в чашу молока, надрезал над ней руку. Кровь капнула в молоко.
— Это — чаша братства. Пей и будь нашим другом. Но помни, мы ищем дружбы, а не покровительства, — хмуро предупредил Бориаций.