Скиф
Шрифт:
— Это от конопли, господин. — Она застенчиво улыбнулась и спрятала руки.
— Неужели они заставляли тебя работать?!
— Нет, господин. Но когда старый господин умер, продали моего отца и брата. Мать моя умерла в чужом доме. Я не хотела, чтоб меня продали. Я безропотно несла все домашние работы. В награду молодая госпожа позволяла мне по праздникам нянчить ее деток. Она мне сказала, что малютка Персей похож на тебя. — Евния подняла на Филиппа невидящие голубые глаза.
— Ты узнала меня после стольких лет! — Он поцеловал ее израненные пальцы. — Не видя,
Евния, стыдясь, отняла руки.
— Я хочу, чтоб ты была счастлива. Земная любовь груба. Виноградники и наш дом в городе — хорошее приданое. Ты легко найдешь себе спутника жизни. Но никто не оценит твою чистую душу, твою нежную прелесть…
— Я мечтала, ты вернешься, возьмешь в жены добрую и прекрасную госпожу, а я буду нянчить твоих малюток.
— Нет, Евния, я могу дать душе, полюбившей меня, лишь горе, разлуку и вечный страх за меня.
Он долго рассказывал ей о гелиотах, о том, за что они сражались.
Евния напряженно слушала.
— Как я несчастна, что не могу видеть твоего липа. Я никогда не увижу тебя! — прошептала она в безысходном отчаянии.
На виноградниках стояла тишина. Цикады, стрекоча в траве, ковали чье-то счастье. Они не подозревали о людском горе.
IV
— Моей маленькой Елене! — Фабиола пылко поцеловала крошечные башмачки из мягкой пурпуровой ткани. — Я обошью их золотой нитью.
Арна, стоя у полки, тщательно перетирала глиняные расписные мисочки.
— Почему же непременно Елене? Может быть, Гектору? Разве ты не хочешь сына?
— Нет, нет, — Фабиола вытянула руки, как бы отстраняя беду. — Если у меня родится сын, несчастней не будет человека на земле: или отверженный всеми изменник, или отцеубийца!
Арна промолчала. С улицы слышался звон колокольчиков и блеяние коз.
— Тетя Арна, — смуглый крепкий мальчик с узкогорлым глиняным кувшином на плече остановился в дверях. — Отец послал молоко. Говорит, ваша коза не доится, а жене нашего друга, — он кивнул в сторону Фабиолы, — нужно пить молоко каждый день. — Мальчик передал кувшин и, ссутулившись, начал что-то извлекать из-за пазухи. — А это сыр и вяленые сливы и… а хлеб забыл! — воскликнул он удрученно.
Арна рассмеялась.
— Не могло все уместиться за пазухой, вот и забыл… Госпожа, видишь, как тебя любят, а ты считаешь себя чужой! — Арна взяла из рук мальчика подарки и восхитилась: — Ну и вырос же ты, Мамерк!
— Весной возьму меч, — Мамерк выпрямился и молодцевато распрямил плечи. — Шестнадцать минет! А где бабушка?
— Бабушка колотит шерсть.
Из-за хижины доносились мерные удары.
— Пойди помоги ей, она будет довольна.
Мамерк сделал шаг к двери, но на пороге с растрепанными седыми волосами показалась Марция, цепкие коричневые руки крепко держали ворох распушенной белой волны.
— Глупые слова говоришь, Арна! — с притворным неудовольствием проворчала старуха. — Где это видано, чтобы такой большой мальчик вмешивался в женские дела?!
— А квириты, мама, не стесняются и воды жене принести, и на речке сами стирают.
— То-то и стирают!.. — Марция в негодовании сплюнула. — Не такие наши самнитские юноши. — Она любовно ущипнула Мамерка за круглую крепкую щеку. — Сразу видно — воин!
Мальчик просиял.
— Отец разрешил посидеть у вас подольше, а потом он и сам заглянет, — радостно сообщил он.
— Спасибо ему, — проговорила старуха. Она села у огня и, бережно положив распушенную волну, принялась взбивать кудель.
Мамерк наблюдал за Арной. Она разлила молоко по расписным глиняным чашкам, нарезала сыр, потом насыпала в каменное корытце ячмень и принялась круглой каменной скалкой тереть зерно.
— Сейчас и мука будет. Замешу муки, испеку лепешки, — приговаривала девушка в такт движениям.
Мамерк прищурился, и Арна стала еще красивее, точно ушла в старую сказку и оттуда тихонько пела: «Испеку лепешки для Мамерка».
— Бабушка, — потянул он к себе кудель, — а что сталось с теми двумя детьми, что родились у Реи Сильвии, царевны латинян?
Старуха прикрыла глаза.
— А разве я тебе не рассказывала?
— Нет, бабушка.
— Их вскормила волчица. Они выросли и стали пастухами. Одного звали Рем, другого Ромул. Скоро разбойник Ромул убил своего брата Рема. У Рема остались три дочери. Одна вышла за медведя и родила ему косматых вольсков и умбров. Другую взял дятел, и от них пошли пицены. А третья, самая красивая и умная, стала женой Могучего Тельца, от них пошел Самнитский род. Сильные и богатые мы были — от Адриатики до Тирренского моря лежали наши луга и пашни. И латиняне боялись нас. Много раз засылали к нам послов с богатыми дарами, но мы не соглашались продать нашу волю ни заморским царям, ни римскому Сенату.
— Ты правду говоришь, Марция. — Бориаций, стряхивая мокрый снег, вошел в хижину. — Да хранят боги Самниума твой очаг! Я пришел послушать твою песню. Спой нам о битве в Кавдинском ущелье.
Марция, отбросив гребень с куделью, протянула худые темные руки.
— Садись, дорогой гость. Дрожит, не тот уже мой голос, но для тебя и сына твоего я постараюсь…
Старуха встала. Озаренная багровым отсветом догорающих углей, седая, согбенная, но все еще полная любви и ненависти, она показалась Фабиоле самой судьбой своего народа.
Марция пела о том, как обманом и хитростью тщедушные латиняне пытались захватить сочные цветущие луга Самниума, выгоняли на них свой скот и сманивали синеглазых самниток. И как однажды возмутился народ Самниума и пошел войной на воров.
Напрасно мечтали хитрецы, что военные уловки помогут им добыть победу. Они были разбиты наголову. Обезоруженные, сбитые в кучу римляне просили пощады.
У темных, угрюмых Кавдинских гор под игом Самниума прошло десять легионов Рима. В землю было вбито два копья, их перекрывало третье, сломанное. Сквозь эти позорные воротца погнали гордых квиритов. Низко пригибаясь, они шли один за другим. А те, которые не желали согнуть перед победителями спину, ползли на карачках — это и значило пройти под игом!