Скиф
Шрифт:
Филипп осушил чашу дружбы, вынул из-за пазухи хлебец и, переломив его над очагом самнитского вождя, протянул половину Бориацию.
— Вкуси мой хлеб, благородный воин. К чему начинать нашу дружбу сомнениями? Я уговорю царя дать вам оружие, оно будет в ваших руках.
— Так, без всяких условий! — Бориаций снова встал, давая понять, что разговор окончен.
Заходящее солнце залило хижину кровавым отсветом.
— Пора в путь, я провожу тебя! — Бориаций накинул на плечи гостя козий плащ и первый раз скупо улыбнулся. — Если Спартак пробьется к нашим горам, мы встретим его как друга. И от вашей помощи
Они вышли.
Деревья, точно вычеканенные на багровом фоне заката, зловеще чернели. Где-то тревожным клекотом перекликались хищные птицы.
Глава четвертая
Скифия
I
На пристани к нему быстро подошел Люций. Филипп с тревогой заметил на одеждах отчима неподрубленные края — знак скорби по усопшему.
— Мужайся, мальчик, я горевал не меньше тебя.
Он обнял пасынка и торопливо рассказал: последний каприз Тамор остановился на молодом даке Гаруле. Гарул был счастлив. Он созвал на празднество полгорода. Когда приглашенные собрались, их ввели в пиршественную залу. Среди моря живых цветов в царственных нарядах возлежала недвижная Тамор. Она приняла яд, чтоб умереть любимой…
— Это похоже на мою мать, — вздохнул Филипп, — боги не дали ей вечной молодости, она осудила их. Где ее урна?
— Тамор пожелала последовать скифскому обычаю. Ее тело мы опустили в золотой чан с медом, чтобы предохранить от тления. Быстроходная бирема отвезла ее прах к родным берегам. Виллу и все драгоценности она завещала тебе.
— Я богатый нищий, — печально усмехнулся Филипп, ему было тяжело говорить о покойнице. — Как живет Фаустина?
— Больше ты ничего не хочешь узнать о матери?
— Она мертва, отец…
Люций осуждающе свел брови, но ответил:
— Бедная сиротка живет при мне. Ее сватали молодые изгнанники из прекрасных фамилий, но всем — отказ…
— Она любит тебя.
Люций возмущенно вскинул голову.
— Ты смеешься: мне сорок, а ей двадцать два!
— И все-таки она любит только тебя, отец.
— Ни одна дева в мире не заменит мне Тамор.
— Моя мать в могиле, а быть любимым — высшее счастье.
— Еще большее счастье любить самому. Но, если ты прав, я согласен дать защиту и мое имя бедной сиротке.
— И еще, — Филипп немного помедлил. — Я женился в Риме. Жена моя — Фабиола, дочь старого Фабия. Согласись, отец, быть хозяином моей виллы. Не отказывай мне. Судьба обрекла меня на вечные скитания, и да будет очаг твой очагом моей Кайи, — грустно улыбнулся он.
Под вечер, закутанная в военный плащ, без провожатых, на виллу пришла сама Гипсикратия. Скоро и она и Митридат уедут в глубь Азии, где должны разгореться главные бои с римлянами. Перед отъездом царица захотела проститься с друзьями у их очага. Она поужинала с семьей, с интересом прочитала несколько строк из папирусов Люция, милостиво взглянула на рукоделия Фаустины.
— Это — мак?
— Роза, — обиженно пояснила Фаустина. — А это стрекоза над водяными лилиями.
— Очень мило, — Гипсикратия зевнула и кивком головы пригласила Филиппа в сад. — Царь очень доволен тобой. Он сказал, чтоб я наградила тебя всем, что пожелает твоя душа. Но я ответила, что ты служишь
— Ты права, — коротко ответил Филипп.
— Почему ты так печален?
— Печален, царица? — Филипп отвернулся. Да, он тосковал о Фабиоле. Только сейчас он понял, как глубоко привязалась его душа к римлянке. В минуту горя Фабиола его утешила, в миг слабости пощадила. Он твердо решил: кончится война — он привезет ее в свой дом, к Люцию и Фаустине…
Гипсикратия доверчиво коснулась его руки.
— Прости, я снова прошу тебя… Дошли тревожные слухи. Я скрываю их от Митридата. Это убило бы его душу. Его первенец, царевич Махар, мечтает о титуле царя романолюбивого. Он осуждает отца. Ты поедешь в Скифию нашим послом…
— И по дороге заехать в Пантикапей и все разузнать о Махаре?
— Да. И скажешь только мне. От меня Митридату легче выслушать страшную правду. — Гипсикратия приблизила к нему свое лицо. — Будь мне братом!
Филипп благодарно наклонил голову.
— Я не забуду твоих слов, царица.
II
Фабиола печально оглядела атриум [32] . Очаг остыл, и легкий пепел лежал на не сгоревших до конца головнях. Лары, маленькие восковые боги, грустно глядели с каменной божницы. Семь столетий, со дня основания Рима, молились здесь Фабии. Теперь их очаг опозорен — Фабиола носит под сердцем дитя варвара. Через несколько недель позора уже не скрыть. Собственные рабы донесут цензору нравов, и ее подвергнут унизительному и страшному суду…
32
Атриум — в римском доме — внутренний дворик, иногда крытый.
Фабиола вздрогнула и отошла от каменной божницы. Внезапно вспомнила: в доме Луцилиев живет рабыня, преданная молодому понтийцу. Надо сейчас же послать за ней. Эта девушка должна знать, где Филипп.
…Самнитка явилась к вечеру. Почтительно остановилась у порога и ждала. Стараясь держаться как можно спокойней, Фабиола приветливо поздоровалась с рабыней.
— Благодарю тебя, госпожа. — Самнитка с прежней почтительностью наклонила голову. — Господин благополучно достиг берегов Пропонтиды [33] , но дальнейших известий нет.
33
Пропонтида — ныне Мраморное море (между проливами Босфор и Дарданеллы).
— Арна, — Фабиола стремительно, словно бросаясь на меч, подошла к ней. — Филипп Агенорид спас твою честь…
— У рабов нет чести, благородная госпожа, — с горечью ответила Арна. — Но господин спас меня от разлуки с матерью.
— Филипп всегда был добр к тебе, — быстро перебила Фабиола. — Не ради меня, ради него, прошу, помоги мне сохранить его дитя.
Арна густо покраснела. Она понимала, что значит для римлянки-патрицианки обратиться с подобным признанием к рабыне. Впервые в жизни ей, девушке, молодая женщина доверяла тайное тайных. Красота и беспомощность Фабиолы тронули ее до глубины сердца.