Скиф
Шрифт:
Иренион и Алкей сидели в саду. У них был Полидевк. Молодая хозяйка встретила друга детства приветливо. Она тоже выросла за это лето, но похудела. Ее лицо точно озарилось изнутри нежным светом. Легкий шафрановый пеплос был схвачен на плечах жемчужными фибулами. Иренион мягко обняла Филиппа и усадила рядом с собой.
— Я все еще не могу привыкнуть к тому, что ты взрослый, — притронулась она к его уже немного ощипанному венку. — Розы осыпаются, — сказала она с сожалением.
Филипп тряхнул головой, и дождь лепестков посыпался на ее колени. Она вскочила.
— Я сплету тебе и Алкею новые венки для пира.
— Как бы я хотел быть эфебом, чтобы вступить на первый пир в моей жизни в венке, сплетенном твоей сестрой, — разнесся по всему саду голос Полидевка. — Алкей, я завидую…
— Пойдем с нами, — прервал этот голос Алкей. — Эфебы будут рады, если ты почтишь их праздник. Сестра, приготовь венок и нашему другу!
Полидевк оказался рядом с Иренион и, отстранив Филиппа, начал разбирать цветы, очищая стебли от шипов.
— Эти розы взрастила сама Эос — богиня зари! — восхищался он.
— В Афинах розы пышней, — грустно вздохнула девушка. — Та, которая увенчает тебя на родине, счастливей меня.
— Но не прекрасней! — улыбнулся Полидевк.
— Может быть, ты и прав. Но для кого моя юность? Кто меня видит здесь? Наши купцы да скифы. А они, — усмехнулась она, — заказывая статуи, больше всего заботятся об их размере.
Филипп сердито швырнул охапку роз. Объяснил, что укололся шипами. «Нет, она не любит, она презирает меня!» — подумал он с отчаянием.
На пиру пили за здоровье любимых товарищей, выплескивая по обычаю полчаши в чашу друга.
— За тебя!
Красиво плеснуть вино на пиру считалось большим искусством. Упражняясь в этом, эфебы залили скатерть и свое платье. Полидевк, окруженный почтительными слушателями, сыпал непристойными шутками и часто заливался смехом, снисходительно похлопывая по плечам своих соседей. Однажды, высоко подняв чашу, он протянул ее Филиппу:
— Выпьем за те розовые пальчики, что сплели нам венки. Наполним чаши!
— За девушек не пьют, такой обычай… — Филипп ожидал, что Алкей разделит его возмущение: имя Иренион произнесено в пьяной компании, но тот лишь оторвался от кифары [9] , которую настраивал, и возразил:
— Пьют за всех, кого любят! Я так понимаю обычай.
— За Афродиту Таврическую — богиню красоты в Херсонесе! — пьяно подмигивая Филиппу, провозгласил Полидевк и осушил чашу.
9
Кифара — струнный музыкальный инструмент.
Алкей между тем перебрал струны кифары и запел приятным высоким тенором:
Свой меч я в лавры обовью, — Как Аристогитон! [10] —дружно подхватили эфебы.
Свои меч я на тирана подыму, — Каквыкрикнули юноши.
Погибну я, певец свободы, — Как Аристогитон! —снова подхватил хор.
Но буду жить я в памяти народа, — Как Аристогитон! —10
Аристогитон — один из убийц тирана Гиппарха (VI в. до н. э.).
грянули эфебы.
— Что-то о Савмаке никто не поет! — вызывающе заметил Филипп, — а ведь он тоже сражался за свободу и живет в памяти народа.
— Твой Савмак — преступник, — гневно оборвал его Алкей, отстраняя кифару. — Он дикий скиф, возвеличенный рабами. Он проклят свободнорожденными.
Филипп вскочил со своего места.
— Савмак скиф, но он герой, — засверкал он глазами. — А твоего Аристогитона казнили как преступника! — возвысил он голос.
Он смотрел на Полидевка. Ему особенно хотелось услышать возражения от важничающего, презрительно улыбающегося афинянина. Но тот молчал, даже сделал вид, что хочет примирить спорящих.
— Мальчик, я слышал, наполовину скиф, вот и хвалит брата по крови. Не надо, друзья, возмущаться, — усмехнулся он все той же снисходительной улыбкой.
Филипп был сражен. Но это не лишило его дара слова.
— Однако вы, эллины, дрожали перед Савмаком, — выкрикнул он. — Вы готовы были поклониться ему.
Все решили, что он пьян, и прекратили спор. Бупал потянул его к выходу.
— Пойдем на воздух.
Они вышли. Что было дальше — Филипп не помнил. Да и не хотел помнить…
VIII
Земля и воздух млели от струившегося жара. Полуобнаженные девы и юноши с ритуальными козьими шкурами вокруг бедер собирали виноград. Перезрелые ягоды лопались, и сок стекал по рукам. Юноши довольно часто отвлекались от работы и, подкравшись к своим соседкам, давили сочные виноградины на их плечах. Девушки взвизгивали, сердились и хохотали.
Рабы едва успевали относить под навес переполненные корзины. Под навесом на широкой каменной площадке двенадцать знатнейших мужей Херсонеса, потные, полунагие, с багровыми от сока ногами, приплясывая и смеясь (это тоже входило в ритуал), давили виноградные гроздья. Сок алой струей стекал в глубокий чан, прикрытый по краям воловьими шкурами.
Кругом, размахивая тирсами, посохами, увитыми золотистыми и темно-яркими гроздьями, кружились вакханки.
— Эвое! Эвое! — повторяли они в экстазе.
Тут же ароматным соком наполняли амфоры. Кончится сбор — амфоры зароют в землю. Это и будет погребение бога Диониса, как велит обряд. Вакх-Дионис сошел к людям на землю, чтобы пострадать за них. Растерзанный демонами, он воскрес. Каждый год Вакх рождается и умирает, умирает осенью, а весной возвращается к жизни…
— Эвое! Эвое! Слава Вакху! — Жрицы в бешеном беге носились по винограднику. — Эвое! Лоза родит вино! А вино родит радость. Эвое! Слава Вакху!