Скобелев
Шрифт:
Теперь Михаил Дмитриевич оказался надежно прикрытым от неудовольствия Николая Николаевича, но раздражение великого князя от этого не пошло на убыль. А Струков задерживал доклад, сколько мог, и случилось так, что услужливые приближенные главнокомандующего добрались до казачьего есаула без ведома Александра Петровича. Есаул был себе на уме, учитывал милости, пожалованные Государем Скобелеву, а посему из всей четверки всадников, нарушивших демаркационную линию, припомнил только генерал-майора Струкова.
— А ведь так предан дисциплине, — озадаченно вздохнул Николай Николаевич, имея в виду собственного любимца.
Под
Расставаться с ним великому князю не хотелось, портить ему карьеру — тоже не хотелось, и главнокомандующий решил ограничиться серьезным внушением, дабы не навредить Струкову и сохранить собственное лицо. Так бы оно и случилось, если бы Александр Петрович обладал хотя бы малым опытом спокойного восприятия царских неудовольствий. Но беда была в том, что он куда в большей степени обладал опытом придворной интриги, несмотря на бесспорную личную отвагу и столь же бесспорное боевое мастерство. И когда великий князь вызвал к себе Александра Петровича всего лишь для отеческого внушения, вышеуказанный опыт и сработал в нем в первую очередь.
— Повинную голову и меч не сечет, Ваше Высочество, — бодро и чуть ли не с улыбкой начал Струков, едва появившись пред очами главнокомандующего. — Дерзким нарушителем вашего повеления оказался я, но потому лишь, что генерал Скобелев не дал мне времени доложить вам о его приглашении прокатиться к Босфору. И молчал я до сей поры тоже по его просьбе.
— И сознаваться он тоже тебя попросил? — резко перебил Николай Николаевич.
— Я не сознаюсь, Ваше Высочество, — очень доверительно сказал Струков, мгновенно уловив намек в словах великого князя. — Я докладываю светлейшему брату моего императора.
— О чем ты докладываешь, Струков? — нахмурился главнокомандующий, слегка запутавшись в изящных поворотах разговора. — О грубейшем нарушении дисциплины?
— Никак нет, Ваше Высочество, — Струков счел нужным таинственно понизить голос. — Я докладываю о тайной подготовке генерал-лейтенанта Скобелева-второго к государственной измене.
Нелегко, видит Бог, нелегко и непросто было генералу Александру Петровичу Струкову сказать эти слова. Буря бушевала в его душе, но он успокаивал эту бурю масляной мыслью, что с Михаилом Дмитриевичем после столь высоких наград Государя ровно ничего не случится. Ну, обойдут орденом или чином — не более того, потому что до этого Александр Петрович по всем возможным каналам проверил прочность благорасположения Александра II к любимому народом Белому генералу. И, зная характер императора, был уверен, что подобное известие не будет воспринято им всерьез, поскольку Александр никогда не считал себя полководцем, а славу любого своего подданного всегда полагал собственной славой.
— Я поехал с ним только ради того, чтобы услышать признание из его собственных уст. И услышал, Ваше Высочество, поскольку Скобелев неудержимо хвастлив.
— И что же ты услышал?
— В Болгарии существует заговор, цель которого провозгласить генерала Скобелева Государем.
Струков замолчал, надеясь по первым словам великого князя, по тону, каким будут сказаны эти первые слова, определить цену собственной информации, а тем самым и уровень личного его расположения.
— Среди болгар у Скобелева масса почитателей, полагающих его едва ли не национальным героем…
— Скобелев был с адъютантом? — перебил великий князь.
— Так точно, Ваше Высочество.
— Немедля доставь адъютанта ко мне.
— Слушаюсь.
Александр Петрович не ожидал такого оборота и поначалу даже несколько растерялся. Однако повеление оставалось повелением, и он передал его Млынову.
— Что же именно интересует Его Высочество? — угрюмо спросил капитан.
— Болтовня Михаила Дмитриевича о болгарах, — туманно пояснил Струков, надеясь, что влюбленный в Скобелева адъютант сам разберется в деталях.
— Я ничего об этом не знаю.
— Что ж, это — удобная позиция, — подумав, одобрил Александр Петрович.
Млынов в этом одобрении не нуждался, так как уже твердо решил на все вопросы великого князя отвечать с упрямой унтер-офицерской тупостью. Он понимал, что этим может навсегда перечеркнуть собственную офицерскую карьеру, но судьба Михаила Дмитриевича Скобелева была для него несравнимо дороже собственной.
— Сколь часто посещали Скобелева болгарские неофициальные делегации?
— Не могу знать, Ваше Высочество!
— Что значит «не могу знать»? Ты — старший адъютант, в твоих руках списки всех посетителей!
— Никак нет, Ваше Высочество! Списки вел личный порученец подпоручик Мокроусов!
— Где он сейчас?
— В России с тяжелым ранением, Ваше Высочество.
— Ловко! — Великий князь ходил по кабинету, громко стуча высокими сапогами. — Что Скобелев говорил Струкову о заговоре болгар?
— Не могу знать, Ваше Высочество!
— Чего ты не можешь знать?
— Ничего, Ваше Высочество, — вдруг негромко, но очень твердо сказал Млынов.
Главнокомандующий некоторое время смотрел в упор на капитана, постепенно наливаясь кровью. Заорал неожиданно:
— Дежурный!..
Дежурный адъютант тут же влетел в комнату.
— Ваше Высоч…
— Этого… — великий князь уперся в Млынова чуть вздрагивающим пальцем, — этого дурака немедленно уволить из армии без пенсиона и мундира! Сегодня же! И выслать из Болгарии немедля, как только я подпишу приказ на увольнение!..
Млынов был уволен в тот же вечер: ему едва дали время на то, чтобы собраться, а попрощаться со Скобелевым так и не удалось. Но записку он оставить все же успел: «Прощайте, Михаил Дмитриевич, я Вас найду в России. Млынов».
Самолюбие великого князя главнокомандующего было настолько уязвлено, что он счел за благо сделать вид, будто ничего и не произошло, и будто в разговоре с Млыновым он выяснил все, что хотел выяснить. А потому и сказал Струкову уже на следующий день:
— Это собственные бредни Скобелева, Струков. Теперь мне все известно и мною же все проверено. Однако ты доказал свою преданность. Ступай, но никому не болтай об этом. Если проболтаешься…