Сколько длятся полвека?
Шрифт:
Австро–венгерский офицер, угодивший в русский плен, он командовал в гражданскую войну ротой, форсировал Перекоп. Став писателем Матэ Залкой, выпустив «Добердо» — роман о жестокой бессмысленности мировой войны, — под именем Лукача уехал в Испанию.
В короткие часы фронтового затишья штаб двенадцатой интербригады уподоблялся писательскому клубу. Сюда зачастили Мария–Тереса Леон и Рафаэль Альберти, Хемингуэй и Жорж Сориа, Людвиг Ренн и Михаил Кольцов. В адъютанты Лукач взял молодого русского поэта из эмигрантской семьи —
— Мне так не передать обстановку, не прочитать местность.
Он сокрушался, старательно переносил на карту огневые точки и неприятельские позиции.
— Не скромничайте, Лукач, штаб у вас, как часы.
— Разве я жалуюсь? Немножко завидую. У кого–то получается лучше, чем у меня.
В другой раз сказал, однако, без зависти:
— Не умею так: любой ценой. Вы, товарищ Вальтер, насколько заметил, всегда прибавляете: любой ценой. Почему — любой?
— Любой — значит думать о приказе, а не о цене.
— Нельзя о том и о другом? Наверно, я плохой командир.
— Не набивайтесь на комплименты. Просто мы разные люди.
— Все люди разные, дорогой Карль Карлович.
Когда они оставались наедине, Лукач называл его по имени–отчеству, старательно выговаривая все буквы и смягчая «л».
Потери выбивали Лукача из колеи, он приходил в отчаяние, случалось, плакал. Вальтера это раздражало — на войне слез не напасешься. Ему тоже не в радость подписывать сводки потерь. Но рвать волосы, впадать в транс… Думать надо о тех, кто сейчас поднимается в бой.
Несходство между ними вырастало в преграду. Каждый стремился ее не замечать, но удавалось далеко не всегда. Однажды Лукач, начав издалека, подобрался к главному, заранее боясь отказа.
— Я не разведчик. Увы. Зато обладаю кое–каким нюхом, — он шумно втянул носом воздух в подтверждение. — У вас на гауптвахте, на губе, сидит один… польско–французский товарищ…
— «Товарищ»… Шкура барабанная, — Вальтер бил стеком о сапог.
— Мои друзья, — Лукач сделал широкий жест, означавший, что друзей много, — мои друзья… просят проявить снисходительность. Там еще двое…
— Забирайте…
Лукач возликовал.
— Алеша, Алеша, — он возбужденно звал адъютанта, — я вам говорил: генерал Вальтер великодушен, сейчас напишет записочку.
Он доставал из полевой сумки блокнот, совал в руки Вальтеру карандаш.
Вечером Вальтер сидел с Хаджи. Тот пил крепкий чай, Вальтер прикладывался к стакану с вином.
— Умница, смельчак. И нате, — слезливая барышня. Не выносит анархистской вольницы и — вступается за дезертиров… Ладно, просто паникеров.
— Не сужу. По мне лучшего командира, чем Лукач, не надо.
— Ведь и я ценю.
Вместе с Хаджи прибыли пятеро разведчиков. Предстояло
— Я троих заслал, — мимоходом заметил Вальтер.
— Глубоко? — насторожился Хаджи.
— Километров на пятьдесят, прощупать тылы.
— Напрасно. Этим занимается «Служба военной разведки» и XIV корпус. Зачем кустарить?
— Дождешься от вашей «службы». Я не вчера родился.
— Действия в расположении противника тоже надо координировать. Иначе дров наломаем. «Службу» не спеши хаять. Кое–что предпринимается. Поэтому и приехал.
— Я-то надеялся по дружбе.
— Правильно надеялся. На тебя намечено покушение.
Вальтер рассмеялся.
— Пиф–паф, ой–ой–ой. Черная маска. Детективный роман.
— Помнишь Дурутти? Готовят террористические акты против тебя, Листера, Модесто, Лукача… Я чувствовал бы себя спокойнее, если бы был Курт. Ему еще загорать в госпитале.
Хаджи интересовали штабные командиры — нельзя ли ждать подвоха?
— Нельзя, — отрезал Вальтер, — головой ручаюсь.
— А русский старик?
— Все б служили, как старый Ежмантовский, мы бы оба спали спокойно.
Полковник царской армии, врангелевский офицер, Ежмантовский на склоне лет во искупление вины перед родиной приехал из Франции в Испанию и служил капитаном в республиканской армии. Приглядевшись к Ежмантовскому, Вальтер забрал его в штаб. Под Брунете доверил оперативный отдел. Увидев, что старику трудновато, учредил для него специальную должность офицера–наблюдателя. Позднее поручил конный обоз. Старый кавалерист расцвел, создал школу верховой езды. Зимой тридцать седьмого года он заболел, был отправлен в Барселону, прислал генералу письмо: жаждал умереть на поле брани, придется на больничной койке — туберкулез.
Вальтер послал нарочного в Барселону, наказав отыскать лучших врачей. Подлечат — эвакуировать в Одессу.
Подлечить не удалось. Ежмантовский скончался…
Хаджи подтвердил: франкисты накапливают войска на Хараме. Предстоит переброска республиканских частей.
Существуют признаки, по которым командирский глаз, чуткое ухо сквозь сегодняшнюю перестрелку угадает завтрашний день, более грозный и опасный.
Январское фронтовое равновесие приближалось к концу. Лярго Кабальеро ввел всеобщую воинскую повинность.
Мобилизация осуществлялась, однако, из рук вон плохо. Слухи, самые невероятные, ползли отовсюду: вот–вот начнется небывалое наступление, прибыли сверхмощные орудия (в Альбасете привезли восемьдесят пушечных стволов, лафеты к ним загнали в другой конец страны).
О предстоящих событиях Вальтера предупреждали и зачастившие к нему представители. Он заметил, как плотный человек в сером плаще, указывая вперед палкой, подгонял бойцов в атаку.
— Выясните, Алек, кто это, и доставьте ко мне.