Сколько длятся полвека?
Шрифт:
Обстановка выглядела бы иначе, прояви Мадридский штаб предусмотрительность, перебрось пораньше части.
Не с кем даже перекинуться словом. Малино безвылазно в войсках, Горев — в Валенсии. Штаб Мадридского фронта охвачен лихорадкой — не подступишься. С Кольцовым?
Решено, он заедет в «Палас», в госпиталь к Курту. Попутно навестит Кольцова. Прихватит с собой Дюбуа–Доманьского.
Доманьский все чаще сопровождал его в поездках. Отношения их, перейдя рамки служебных, становились дружескими. Обоюдная симпатия и интербсы дела. Чего уж там, Вальтер говорил по–французски
Они свернули к многоэтажным зданиям Гран Виа. Вальтер не услышал выстрела, лишь заметил кружок на ветровом стекле.
Дюбуа–Доманьский, сидевший сзади, пригнул головы ему и Хосе. Просвистели две пули. Еще дырочка в стекле и царапина на дверце.
«Мерседес» остановился у кафе. Вальтер недоуменно оглянулся.
— Что стряслось? Шальная пуля?
— Не пуля, а три. И не шальные, — Доманьский не скрывал волнения. — Стреляли в вас, Вальтер…
— Пускай это происшествие останется между нами.
— Не мне вас учить, но о таких… происшествиях, — Доманьский не мог оправиться, — полагается немедленно…
— Вы правы. Не стоит меня учить. Докладывать имеет смысл о неожиданностях и о том, что послужит уроком. Это — не неожиданность.
Хосе лениво прислушивался к их тарабарщине. Мотор, слава деве Марии, не задет. Окруженные тонкой паутинкой отверстия на ветровом стекле эффектны. Он не станет менять стекло. О чем они судачат? Война, вот и стреляют.
У главного входа в «Палас» — самого большого мадридского отеля — из санитарной машины выгружали раненых. Госпиталь начинался с нижнего холла, уставленного носилками, пропахшего эфиром. У регистрационной стойки на электрической плитке кипятились шприцы.
Среди носилок сновали сестры. Немолодая сестра (черный с проседью локон как приклеен к виску) сурово потребовала, чтоб товарищи командиры надели халаты, и лишь тогда с разрешения начальника госпиталя посетят товарищей раненых.
Курт лежал на втором этаже в конце длинного коридора, за ширмой, разрисованной аистами и желтыми лилиями. Замысловатая повязка скрывала лицо, оставив просветы для рта, носа, глаз.
Вальтер отослал санитара, принесшего обод. Поднес к губам Курта поильник с бульоном.
Курт мыча протестовал, — руки у него целы.
— Берегите силы. Понадобятся. И цените — не каждый день вас кормит с ложечки генерал.
Достал из полевой сумки апельсины, выбрал, пощупав, те, что мягче, разрезал и выжал сок в стакан.
— Эта война надолго. Она будет длиться дольше, чем мы надеялись в Альбасете и под Кордовой…
В кабинете начальника госпиталя, худого испанца с вьющимися баками, Вальтер встретился с Дюбуа–Доманьским.
— Я бы еще побеседовал с профессором, — Доманьский кивнул в сторону испанского коллеги, — и зашел бы за вами через…
— Тридцать минут.
Вальтер вернулся в машину, надел шинель, застегнулся и направился к боковому подъезду.
Лишь в гигантской гостинице, в городе, вздыбленном войной, могли
Вальтер бросил на столик в прихожей стек, перчатки, фуражку и, не снимая шинели, вошел в огромную комнату с кружевными занавесями и бархатными гардинами, раздольным, как футбольное поле, столом, на котором теснились вазы с конфетами, бутылки вина, блюда с колбасой и сыром. Угол стола занимали склеенные листы топографической карты. Чтоб не сползли, их прижали гильзой от зенитного снаряда. На подоконнике среди книг и газет небрежно валялись кольт и «лейка».
В аристократических покоях хозяйничали фронт и богема.
Люди толпились у стола, курили, удобно устроившись на диванах, мягких пуфах, в глубоких креслах, сбрасывая пепел в высокие серебристые пепельницы на витых ножках. Вальтера ошарашило количество шинелей, кожаных пальто, офицерских плащей с медными пряжками. Но удивление следовало оставить при себе. Он поклонился в дверях, Кольцов поднялся из–за стола. В вельветовых коричневых брюках, сером, грубой вязки свитере.
— Генерал Вальтер…
По тому, как повернулись головы, Вальтер понял: его знают. Тем лучше, легче сохранить непринужденную независимость.
— Судя по тому, что наш гость не снял шинели, он не располагает временем, чтобы познакомиться с каждым. Он мне поверит: это — достойные представители рода человеческого.
Кольцов держался в своей, видимо, обычной роли насмешливого и циничного хозяина. Взял Вальтера под руку, провел в комнату поменьше с двумя кроватями, в свой кабинет.
Одна женщина печатала на машинке, другая, прижав плечом телефонную трубку, быстро писала, третья, лежа на ковре, раскладывала влажные фотографии. С одной Кольцов говорил по–русски, со второй по–немецки, с той, что занималась снимками, на плохом испанском языке. Со всеми одинаково свободно, чуть пренебрежительно.
— Уединение, каким располагаю… Вы случайно, ответный визит и тому подобное.
Он продолжал в прежнем ключе. Но без наигранного оживления, все суше.
— Восьмого Франко взял Малагу. Мятежники форсировали Хараму. А дальше… Мне неясно, почему вас с очевидным опозданием перебросили под Араганду? Допустимо всякое. Кто–то считает вас хорошим командиром и придерживал про запас. Замечу в скобках: этот «кто–то» может руководствоваться не лучшими побуждениями, совсем напротив. Другой «кто–то» считает вас плохим командиром и потому тоже придерживает про запас. Еще вероятность: готовятся три новые дивизии, вас могут назначить в одну из них. Раз что–то новое, как же без волокиты…
— Надо бы раньше…
— Почти все, что мы сегодня делаем, следовало делать вчера. Даже вам случайно заехать ко мне.
От иронии ничего не осталось. За столом сидел щуплый, в растянутом свитере, в вельветовых брюках, потертых на худых коленях, человек с нервно подрагивающим плечом и ничего не упускающими близорукими глазами.
— Плечо у меня вроде вашего. По той же причине. Но мы — мужественные вояки, и нам все нипочем. У вас давно?
— С гражданской.
— У меня более свежего происхождения.