Сколько длятся полвека?

Кардин Эмиль Владимирович

Слушатели, стуча подкованными сапогами, гремя стульями, устремились к дверям.

— Не завидую вам, Карл Карлович, — присутствовавший на занятиях заместитель начальника кафедры щелкнул портсигаром. — Парень, как говаривали у нас в кадетском корпусе, устраивает антракт в надежде посадить преподавателя в лужу. Но вам…

— Легче, чем кажется, Георгий Анисимович.

— Дай–то боже.

Но звонку дежурный выкрикнул неизменное «товарищи командиры». Сверчевский подал знак: садитесь.

— Я не стану ухмоняться от вопроса, заданного старшим лейтенантом…

Рыжий

парень с «кубарями» в петлицах вскочил за столом.

— Старший лейтенант Еремеев.

— Тем более, вопрос товарища Еремеева не потерял актуальности и после перерыва. В решении учебных задач, в психологической, как выразились, подготовке исходите из структуры, тактики, вооружения и идеологии гитлеровской армии.

Класс насторожился. С некоторых пор из лекций исчезли выражения «гитлеровская армия», «нацисты». Старались обходиться без них. «Национал–социалистическая Германия» или еще нейтральнее — «германские вооруженные силы». А теперь генерал Сверчевский — как до августа тридцать девятого. Ходят слухи, будто воевал в Испании. Таким, быть может, дозволено?

Конопатый лейтенант тянул руку, не унимаясь.

— Мы тут спорили. Ведь с Германией договор…

— Проблемы дипломатии и международной политики в мою компетенцию не входят. Позволю себе лишь заметить: не ради того Гитлер подталкивал и оснащал Франко, растоптал Польшу, чтобы из–за Буга любоваться Советским Союзом. Окончившим военную академию желательно мыслить не только в категориях тактики, но и стратегически. Готов повторить: противником будут вооруженные силы фашистской коалиции. Поскольку для меня этот вопрос недискуссионный, хочу верить, что и для вас, моих слушателей, он перестанет быть таковым. Впрочем, на досуге позволительно спорить о чем угодно. Я вот с женой двадцать лет спорю, кому у стенки спать.

Он не заблуждался относительно красной цены острот подобного сорта. Что с того? Популярность не роскошь — предмет первой армейской необходимости.

— Не крутовато ли, Карл Карлович? — заместитель начальника кафедры протянул портсигар. — Кроме «Нашей марки» ничего душа не приемлет. Кашель. Может, старость?

— Вам ли, Георгий Анисимович, о старости? С такой-то выправкой.

Генерал не прочь был посетовать на годы, надеясь услышать опровержения, лестные слова о фигуре, безупречной выправке.

— Фигура? Старая кожа на старых костях. Солиден лишь годами да стажем. Но и при стаже своем не решился бы эдак, сплеча.

— Были времена, и вы рубили.

— Что–то не припомню.

— Зато я по сей день помню: «Товарищ Сверчевский показал, что командовать полком ему не под силу…» Я на ваш вопрос предложил атаку населенного пункта с ходу, без разведки.

— Так–таки «не под силу»? Молодому слушателю? По меньшей мере непедагогично. Примите запоздалые извинения.

— Примите запоздалую благодарность. Куда ж педагогичнее — на всю жизнь запомнил.

Оба рассмеялись. Коротко и не очень весело. Оглянуться не успеешь, годы бегут.

— Откровенность за откровенность. Тем паче при столь давнем знакомстве. Вы впрямь полагаете войну с Гитлером неотвратимой?

— А

вы сомневаетесь?

— Как старшему по возрасту и должности мне принадлежит приоритет, когда задаются вопросы. Даже в неофициальной беседе.

Они снова засмеялись. Старому генералу смех этот показался, однако, неуместным.

— Польша, Испания… Сочувствую вашей трагедии.

— Нашей трагедии, — спокойно поправил Сверчевский. — Общей.

— Безусловно, безусловно. Я не политик, но всем сердцем… Внук на действительной. Под Смоленском…

Генерал, пытаясь сохранить присутствие духа, размеренно прошелся по комнате с учебными схемами на стенах, образцами боевых документов, расписанием занятий. Не на шутку взволнованный, он не хотел в этом признаваться и самому себе, еще меньше — холодновато–невозмутимому коллеге. (Как будто неглуп, штабные и командные навыки, почти интеллигентен, но педагогические приемчики… И этот трогательный призыв к лейтенантам мыслить стратегически…) Он не желал изменять своему обыкновению выражать мысли точно, с долей определенной предусмотрительности.

— Терминологическая чересполосица чревата, согласитесь, некоторым сумбуром в молодых головах, что с точки зрения военной педагогики крайне нежелательно. Я побаиваюсь, как бы выразиться, некоего скепсиса.

— Ваши опасения, Георгий Анисимович, возможно, обоснованны. — Сверчевский сидел на обтянутом дерматином диванчике и говорил, не замечая вышагивающего собеседника. Будто в пустоту. — Но я больше боюсь, как бы на наши уже немолодые головы вдруг не посыпались с безоблачного неба бомбы. Как бы командиры вашего внука не ударились в панику, не гадали, с какой стороны летят неприятельские самолеты, какие на них опознавательные знаки. Из каких орудий выпущены снаряды, рвущиеся вокруг. Нечто подобное, Георгий Анисимович, я видел вблизи. Вблизи и недавно.

Вечером Сверчевский достал со шкафа в прихожей чемодан с пестрыми наклейками и шрамами от долгих путешествий. Вынес на лестничную площадку, вытряс.

Еще в Старо–Константинове Горбатов требовал, чтобы каждый командир держал дома чемодан с самым необходимым: две смены белья, бритва, мыло, полотенце, носки, портянки. И Перемытов на учебных тревогах проверял содержимое командирских чемоданов. Но без напоминаний и тренировок привычка отмирает.

Отчуждение первых послеиспанских месяцев, пережитое тяжко и безгласно Анной Васильевной, сменилось возвращением ее Карла. На вечные перекосы его настроений — то залихватское веселье, то угрюмая немота — она не реагировала: норма.

Вчера вечером, когда Зоря сбила велосипедом женщину, отец отчитывал ее монотонно и многословно, без знаков препинания, с непременным обращением «ясновельможная пани» («Ты не замечаешь людей у тебя барская способность генеральской доченьки видеть только собственный пупок мерзкая буржуазность полное пренебрежение к другим в твои тоды я работал…»). Разнос увенчался приказом немедленно разобрать велосипед («чтобы больше никогда…»). Наутро последовал новый приказ, отданный громко и весело: доставай велосипед, будем собирать.