Сколково: принуждение к чуду. Реальная история создания самого амбициозного проекта

Рашидов Олег

Путь навстречу инвестору, впрочем, требовал не только компетенций, но и смелости. Буквально за пару лет до появления Сколково на свет Генеральная прокуратура затеяла проверку институтов развития РОСНАНО и РВК. Главной претензией силовиков было неэффективное расходование государственных средств, инвестированных в венчурные проекты. И пусть потом из Кремля прозвучало заявление, что у институтов развития должно быть право на риск, было совершенно непонятно, насколько широко это право и насколько глубоки возможные риски.

Вот так запросто взять и отдать, например, в управление венчурным фондам, и не просто фондам, а, страшно сказать, американским, государственные деньги? Не просто

взять на себя риск, а взять риск позволить рисковать другим? Уверенности в том, что правила по ходу игры не поменяются, не было. Как и в том, что через год или два не придут другие люди и не скажут: «Ну-ка, что вы тут наворотили, кому раздали деньги, где прибыль? Открывайте сейфы, ложитесь на пол!» Кто мог дать гарантии? И чего стоят гарантии в стране, где зачастую одна рука не ведает, что творит другая? Смелость может происходить только от уверенности в своих силах, понимания, что нужно делать и что именно так делать правильно. Откуда и у кого возьмется такая смелость в обществе, где никто никому не доверяет? Пришли же ведь к самому Чубайсу.

А чем Вексельберг лучше?

Но даже если бы и проявили смелость, для воплощения в жизнь самой идеальной модели нужно время. Израиль создавал экономические условия для развития инноваций по меньшей мере 15 лет. Для того чтобы вырастить настоящий английский газон в пустыне, существует всего один рецепт: надо привезти землю, посеять семена и поливать, поливать, поливать. Много лет. И никакой другой схемы тут не придумаешь. Для того чтобы привести в Сколково качественные венчурные фонды и качественные компании, которые смогут управлять бизнес-инкубаторами и технопарком, нужно время. Проблема заключалась в том, что времени на то, чтобы работать медленно, у Сколково не было.

Разные страны создавали технопарки и инновационные центры исходя из долговременной стратегии развития. И только в России запуск инновационного центра был приурочен к президентским выборам, которые были, как говорится, не за горами. Это был фактически технологическо-политический предвыборный стартап — наше российское ноу-хау со всеми вытекающими отсюда последствиями. Политическому стартапу не подходит скучная, рутинная работа на перспективу. Ему подавай быстрый и, главное, громкий результат. Нужно было надуть хотя бы один, а лучше два, три пузыря, показать их по телевидению, и тогда, возможно, от «политического стартапа» отстали бы и дали, наконец, спокойно заняться инновациями.

В яростных спорах, как это часто бывает в России, победила политическая воля. «Наладить отношения с инвестиционным сообществом на первом этапе быстро не получалось, — рассказывал чиновник, знакомый с ситуацией. — А аппаратное давление на проект уже ощущалось. У нас ведь как: решение принято, деньги выделены — и с кнутом: давайте осваивайте. Кроме того, в очереди за инвестициями уже стояли люди, которым что-то пообещали в Кремле. Кто-то из заинтересованных пожаловался своим „кураторам“: Фонд затягивает процесс. Из Кремля позвонили, спросили: в чем дело. В Сколково ответили, что обсуждают условия инвестирования в проекты. После этого поступило указание: обсуждение условий свернуть, деньги давать без всяких условий».

Так спонтанная «помощь» Кремля определила модель взаимодействия Фонда с изобретателями на несколько лет вперед. «Давать деньги без всяких условий» означало, что инвестиционную бизнес-модель отправили «отлежаться» до лучших времен. Государство решило субсидировать изобретателей, не получая ничего взамен.

«Это был критический момент, — досадовал один из экспертов, привлеченных в проект. — Давать гранты стартапам — ошибка. Деньгами можно поддерживать прикладные исследования, но очевидно, что поддерживать

государственными грантами компании без всяких условий — это путь в никуда. И не просто потому, что государство может потерять эти деньги. Когда в компанию входит венчурный фонд, предприниматель получает в его лице партнера, экспертизу, консалтинг, стратегию коммерциализации и мотивацию работать с полной самоотдачей. Грант от государства — это „глупые“ деньги, они развращают людей и отодвигают момент коммерциализации технологии на неопределенный срок».

Вице-президенту фонда «Сколково», предпринимателю Алексею Бельтюкову (до прихода в Фонд он основал несколько компаний, продолжает преподавать в международной бизнес-школе INSEAD) предстояло, в том числе, создать инвестиционную службу и инвестиционный комитет, который позднее был переименован в грантовый комитет, разработать процедуру наделения участников проекта деньгами. И, как он сам признавался, на первых порах, как и многие из тех, кто пришел в проект из бизнеса, он был горячим сторонником традиционных форм инвестирования.

Но ведь в России уже существуют структуры, которые пытались помочь развитию инноваций при помощи классических финансовых инструментов. Фонды Российской венчурной компании, поддерживая инновационные компании, получают долю в их капитале. РОСНАНО во многих случаях выдает инновационным компаниям кредиты и приобретает их акции на очень жестких условиях. В случае неудачи инициатор проекта обязан выкупить долю РОСНАНО, да еще и с учетом высокой ставки доходности. Государство, таким образом, помогает предпринимателям начать рискованный инновационный бизнес, а в случае неудачи от всей души его наказывает. Может, такие формы поддержки подходят кому-то, но в целом влияние институтов развития на инновационную сферу до недавнего времени оставалось ничтожным.

Спустя год Алексей Бельтюков и его коллеги, которые пришли в проект из бизнеса, в том числе руководитель инвестиционной службы, в прошлом менеджер инвестиционной компании Finam Capital Александр Лупачев, были уверены в том, что решение попробовать действовать по-другому, принятое в самом начале, было единственно верным. «В странах, с которых мы пытаемся брать пример, где работают классические финансовые инструменты, существует давным-давно сложившаяся инфраструктура: бизнес-ангелы, акселераторы, инкубаторы, венчурные фонды, — говорил Бельтюков. — Вся американская ментальность очень предпринимательская, спокойно относящаяся к неудачам. У нас же, что ни возьми, все всегда наоборот. Где толерантность к неудачам? Отсутствует. Где бизнес-ангелы? Практически отсутствуют. Где венчурные фонды? Если исключить фонды, созданные при поддержке государства, то их можно пересчитать по пальцам одной руки.

У нас ничего не было. И этот факт нельзя игнорировать. Одна восьмая часть суши, на которой мы живем, радикально противилась всяческим предпринимательским действиям, не только в инновационной сфере, а вообще. Между желанием человека заниматься технологическим бизнесом в России и возможностью получить на это деньги существовал колоссальный разрыв, и мы вынуждены были принять на себя те риски, которые не могли принять венчурные капиталисты. По сути, мы вынуждены были закрывать собой брешь — от идеи до такого состояния технологии, которое уже могло заинтересовать фонды, российские или западные. На этом фоне решение выдавать гранты не выглядело вызывающим» [65] .

65

Беседа автора с А. Бельтюковым, октябрь 2011 г.