Скользящие души, или Сказки Шварцвальда
Шрифт:
— Эта случайность удивила меня не меньше! Это твой первый роман?
— Нет, уже третий. Первый был посвящен наследию викингов, рунным манускриптам, второй — жизни и смерти несчастной Мадлен Бове, одной из главных героинь скандального Луденского дела о сношении изнемогающих от безделья монахинь с демонами, а точнее с собственными духовниками, и, наконец, последний — исследующий наследие легенд и сказаний Черного Леса.
— Ты придерживаешься странной тематики. Словно тебя привлекают не только тайны, но и зло, притаившееся за ними?
— Темнота
Вот и сейчас во мне уживаются две различные сущности — смешливого любознательного мальчика, ставшего привлекательным мужчиной (да-да, я знаю свои достоинства и охотно ими пользуюсь!), а с другой стороны — ангела, оказавшегося здесь по нелепой причине. Слышишь шелест плотно упакованных крыльев за моей спиной?
— Клайв, ты действительно шутник!
— Если бы…
Он вновь замолчал. Маша перевела глаза на мелькающий пейзаж.
Остался позади маленький город, название которого она даже не успела прочесть. Большой зеленый щит, показавшийся вдали, сообщал, что до Женевы не более пятидесяти километров. Треть пути была позади, а казалось, прошло не более получаса.
Борясь с новым приступом дремоты, Маша обратилась к хранящему молчание англичанину:
— Расскажи мне о своей книге. Почему ты едешь в Базель? Ты решил издать ее в Швейцарии?
Клайв улыбнулся:
— Потому что мне выгоднее напечатать ее именно там. Предприимчивые швейцарцы не упустят возможности при малейшем намеке на аутентичность истории заработать на ней деньги. Они боготворят свое прошлое, даже когда оно плохо пахнет. Почему я должен отказаться от выгодной сделки? Я издам ее в Базеле, и еще ограниченным тиражом — в небольшой печатне под Мюнхеном.
— Понятно. А о чем, собственно, книга? Она хроникальная, или это художественное произведение?
— Это далеко не хроника. Это история трагической любви нескольких людей. История жертвенности и самоотречения, мракобесия и тупости, алчности и неприкрытого разврата. И еще это притча о Холодном Сердце.
— Как у Гауфа?
— Почти. У меня остался черновик с готовыми сюжетными линиями, прописанными диалогами. Детализацию делал уже на цифре, там же два эпилога, да, именно так, две версии финала. Если хочешь, подарю тебе рукопись.
— Спасибо большое. Представляю, как это интересно.
Клайв широко улыбнулся:
— Не стоит преждевременной лести. Хочешь, прочту тебе несколько глав? Начало я помню наизусть.
— Ты сможешь его рассказать на немецком? Постой, я понимаю английский на слух, проблема только с диалогами. Можешь говорить на родном, только медленно…
— Тогда устраивайся удобнее, детка, и слушай сказку, которая началась далекой ночью 8 апреля 1664 года.
Сказка Шварцвальда. Начало
…8
Первые несколько лет Вильгельм не праздновал дни рождения малышки, ведь ее появление на свет повлекло в тот же день преждевременную смерть его горячо любимой жены, красавицы Иоланты.
Начавшиеся в весеннюю полночь схватки, продлившиеся до полудня следующего дня, лишили несчастную женщину сил, ребенок не мог пробиться через узкие чресла матери.
Вильгельм, побежавший за повитухой, застал измученную жену на пороге смерти, истерзанную приступами боли, бледную, с блуждающим стекленеющим взглядом. Воды давно отошли, бесполезные сухие потуги продолжали сотрясать тело, несчастная лишилась разума от непрекращающейся ни на минуту боли. Регина, местная знахарка и повитуха, окинув цепким взглядом умирающую женщину, схватила обезумевшего от горя Вильгельма в охапку и выставила его за дверь, приказав служанке, бросившейся вслед за хозяином, остаться:
— Срочно подогрей воду и принеси пустой чан. И ветоши, чистой ветоши, как можно больше рви. Спеши, девушка. Создатель отмерил твоей несчастной госпоже немного времени. Постараюсь спасти хотя бы младенца, на чудеса я не способна.
Служанка метнулась из комнаты и через некоторое время вернулась со всем необходимым. Вильгельм пытался прорваться в покои жены, но Регина подскочила к двери и сверкнула черным взглядом, да так грозно, что бедняга сразу утих и смиренно отступил.
Повитуха решительно закрыла дверь на засов и подошла к столу, где лежала ее котомка. Тяжело вздохнув, достала из нее небольшую склянку, пучок засушенной травы и сверток из красной материи.
Служанка, испуганно крестясь, забилась в угол, наблюдая за приготовлениями.
Через считанные мгновения ее слух потряс страшный крик роженицы — нечеловеческий, почти звериный вой. Бедная женщина скрутилась в узел от сотрясающих ее потуг, от нечеловеческой боли, раздвигающей намертво застывшие кости. Завыла по-волчьи от безысходности, от предчувствия смерти. Ребенок просился жить, а плоть матери его не пускала. Повитуха метнулась к роженице и, положив одну руку ей на голову, вторую на живот, забормотала странные слова.
Зажавшись в угол, испуганная до смерти служанка из-за клацанья собственных зубов не могла разобрать — творит знахарка Божью молитву или произносит черное заклинание. Но через мгновение страждущая успокоилась, живот перестал причинять боль.
— Так, как там тебя?.. — обратилась Регина к бледной как полотно девушке-служанке.
— С-с… София, — вымолвила та, заикаясь от страха.
— Девица София, срочно наливай воду, положи ближе ко мне ветошь и… иди отсюда, иди от греха. Не должно тебе все это видеть. Иначе и твой ребенок не найдет дороги! Прочь!