Скорость. Назад в СССР 2
Шрифт:
— Ого! Да ты философ, птица. Скажи мне еще что-нибудь.
Но Фердинанд уже потерял ко мне всякий интерес и начал расчищать клювом свои перья.
Конечно можно и не рассказывать, какое сильное впечатление на меня произвел зимний сад. Я больше такого никогда и нигде не видел.
Судя по освещению и расположению в помещении ухоженных растений, садом занимались профессионально.
— Алехандро, — Марго обратилась на испанский манер, — чай пить будем здесь, в гостинной или на кухне. Она стояла на пороге зимнего сада
Я осмотрелся и увидел два очень необычных плетеных кресла округлой формы, с мягкими подушками и плавными линиями, дерева, похожего шары с вмятиной на месте сиденья.
И всё же сама обстановка меня немного напрягала и стесняла своей помпезностью и стилем.
Если бы меня попросили описать интерьер одним предложением, то я наверно сказал бы, что он не для людей.
Я не мог сказать, что он безвкусный, но мне было неловко из-за пристрастия хозяев к роскошеству.
Мне показалось, что на кухне может быть по-уютнее.
— Вы здесь живете одна с Фердинандом? Чего таскать посуду туда-сюда, давайте на кухне, Марго.
— Саша, перестань обращаться ко мне на «вы», я себя чувствую старухой, пошли на кухню, и вправду я тоже не вижу смысла носить посуду.
Но на кухне было не лучше. Так я представлял себе кухни в дорогих ресторанах.
Она была метров двадцать пять по площади.
Широкая плита с вытяжкой, нависающей медным зонтом, мебель, холодильники, комбайны, соковыжималки, СВЧ-печь, самая настоящая кофе-машина и куча другого непонятного оборудования и утвари едва заполняли это пространство.
— Вы, то есть ты, живешь здесь одна с Фердинандом? Кстати, он забавный.
— Да? Он тебе понравился?
— Очень красивый, я таких не видел. Что за порода?
— Гиацинтовый Ара. Матом ругался?
— Нет вроде.
— Значит ты ему тоже понравился.
Мы поулыбались.
— А что? Он ругается, как сапожник?
— Хуже. Если ему кто-то не нравится, то он может обозвать человека сучкой. И это самое приличное из его словарного запаса. Еще он ругается на испанском.
— Откуда он у вас? Редкая птица?
— Из Боливии. Мои родители… — она сделала паузу, как бы подбирая слова, — дипломаты, они работают в Латинской Америке, Фердинанд птица редкая, уникальная.
Ни хрена себе живут советские дипломаты. Наверно разведчики, какие-нибудь, раз им выделили такую квартиру. Ощущение дискомфорта усилилось.
— Дипломаты советские? — спросил я, оглядывая гигантскую кухню.
У некоторых вся жилая площадь исчислялась двадцатью пятью метрами. Не говоря уже о тех, кто жил в коммуналках.
— Конечно, советские, какие же еще? Садись.
— Марго, я лучше пойду. Мне нужно успеть до закрытия метро.
Она почувствовала изменение моего настроение,
— Тебе здесь не нравится…
— Если честно, то не очень.
— Что не так с нашей квартирой? Плохая аура?
— Я вообще-то не очень верю
— Не по-настоящему? — она удивленно смотрела на меня, пытаясь понять мою мысль, — но почему?
— Потому что тут как в музее, где не живут люди.
— Ну мы же тут живем, — она засмеялась, — обычные люди из плоти и крови, такие же как ты и твои близкие.
— Ну это-то я понял, когда ты сказала, что твои родаки дипломаты.
— А до этого?
— А до этого я думал, что тут какие-то торгаши живут. И вообще было такое ощущение, что это все украдено.
— Украдено?
— Ну в переносном смысле. На деньги потраченные на это все можно наверно целый год содержать детдом. Вон сколько детей, не то, что в Африке — у нас обездоленных бродяжничает.
— Господи, какой ты милый, Саша, — она мне умиленно улыбалась, — ты правда думаешь о детях из детдома? Ты сам случайно не детдомовский?
Кому-то все, а кому-то ничего от рождения.
Когда я входил в квартиру, я действительно подумал о беспризорнике Генке с вокзала.
— Ой, вот кто настоящая благородная душа! Нас судьба с этим твоим Костей видно познакомила, чтобы я могла услышать, то что сейчас услышала от тебя. Наша молодежь, все еще чиста и очень наивна. И это прекрасно. Как же я хочу тебя обнять.
Э, нет, стоп, так мы не договаривались. Хоть Марго и сохранила некоторые черты женской привлекательности, но она мне почти в матери годилась. Я совсем не был готов к физическому контакту.
— Да я тебя не трону. Не переживай, — она определенно умела читать мысли, видимо ее поэтическая интуиция работала не только в области стихосложения, — я старая для тебя, я знаю.
Я попытался ее убедить в обратном.
— Ну, какая ты старая, ты еще очень даже молодая.
— Не льсти мне, я прекрасно понимаю, что такое восемнадцать лет, я отлично себя помню в этом возрасте. Весь мир перед тобой и ты все еще умеешь летать во сне и наяву. Тебе не нравится квартира, потому что ты молод. Это пройдет. Тебя пугают эти предметы, мебель, картины потому что ты не очень себе представляешь, какую цену с тебя потребует жизнь за обладание всем этим.
— Вовсе нет, я не боюсь ничего.
— Это не страшно. Если ты позволишь мне быть твоим другом, то я научу тебя, как идти по жизни и на самом деле не бояться. Выбор за тобой.
Марго была еще и актрисой. Совершенно невозможно было понять насколько ее задел мой отказ, и что она подразумевала под словом «друг».
Она оторвала листочек из изящного блокнотика и записала на нем свой номер телефона.
— Звони мне в любой время. Я могу тебе пригодиться. Меня многие знают. В том числе в ЦК. Половина цэковских друзья и однокашники моего папы. Ты же будущий гонщик, как ты мне рассказывал в метро. Тебе понадобятся связи. А они у нас ого-го.